Измена. Развод отменяется! (СИ)

— Пошутили? Насчет рисунков? Так у меня других нет. Все такие. У парней спрошу…

Лида аж рыдает, а мне не до смеха.

Не хватало еще, чтобы мне труханы всей компанией искали. Что за срам!

— Насчет трусов, бля, мы пошутили. Мне твои трусы даром не нужны. Ни твои, ни трусы парней из охраны.

— А чьи нужны?

— Мои, епта. А они все там, в огне!

— Нехорошо, — Витя смотрит на полыхающий дом. — Пожарники приедут скоро, но вряд ли трусы уцелеют. Плюс пожарники все заливают водой…

— Пожарные! — вздыхает Лида. — Пожарники — это как жук-пожарник, Витя. Стыдно тебе не знать, как некрасиво называть пожарных пожарниками, ведь у тебя отец сам был из пожарных.

— Точно. Пожарные, конечно! — хлопает себя по лбу. — Вечно он меня ремнем за это гонял.

Я удивлен, не знал, что батя у Витька был пожарным. Я никогда таким не интересовался. Но Лида знает. Впрочем, неудивительно. Она вообще на удивление хорошо вписалась в мою жизнь, такая, млин, слов не хватает. И выглядит она чинно, статусно, как статуэтка фарфоровая, и смекалистая баба, как ни крути.

Чисто, золотой экспонат!

Отпустить такую? Нее…

Факт, с разводом обломается.

Глава 4

Лидия

— Лид, ты как? — интересуется младший брат.

— Игорь? А ты что здесь делаешь? Как сюда попал? — ахаю, с трудом сдерживаюсь, чтобы не сдавить в объятиях тощего паренька.

— На пожар приехал. Лид, я же говорил, у меня проект по кружку журналистики. Тема — будни профессий. Мне пожарные достались. И как повезло, с первой же бригадой сразу на пожар приехал! Офигеть, красиво горит! — смотрит на огонь и черный дым столбом. — Вот это кайф! — присвистывает.

Потом, спохватившись, Игорь прижимает к груди фотоаппарат и бежит снимать интересные, на его взгляд, кадры.

Игорь мечтает стать журналистом. И благодаря тому, что Ворон дал мне денег на сложную операцию, этим мечтам суждено сбыться, как и много чему другому в жизни младшего братишки…

— Хороший у тебя пацан, славный, — делится наблюдением Ворон, трет подбородок, пачкая его копотью.

Старый бандюган уже приоделся: натянул брюки и рубашку навыпуск от костюма. Выглядит небрежно и привлекательно.

— Забавный такой. Моего Кирюху напоминает, — говорит с тоской.

— Кирюху?

— Ага, Кирюху…. У меня двое братьев было. Про самого мелкого — Антоху ты в курсе, батя пьяным его на пожаре спалил, урод, блять. А среднего, получается, Кирюхой звали… — говорит задумчиво. — Я ради него ничего не жалел. Ни бабок, ни сил. Хотел, чтобы он по моей кривой дорожке не пошел, никакого криминала, грязи и мутных дел, чтобы все чин-чинарем… Учеба, профессия, хатка блатная, приличные связи, друзья, семья… — вздыхает. — Айтишником он хотел стать, но не срослось.

— Что случилось? — интересуюсь нейтрально и злюсь на себя, что спрашиваю.

Мне это нахрена, спрашивается?!

— Наркота, — коротко отвечает Ворон. — Говорю же, ни копейки на него не жалел. С виду — чистый мажорик, из золотых. Учеба в лучшем универе, тачка крутая, бабки рекой… Девочки, приятели, тусовки. Наркота… Так и сгорел пацан. Во время моей первой ходки, — уточняет. — Славный малец. Был.

Стоим, общаемся, как ни в чем не бывало.

Это меня злит.

Я этого мужика ненавижу, презираю, на дух не выношу…

Никаких разговоров, только по делу.

— Мне нужен развод, Ворон. Срочно.

— Нужен, значит, обсудим, — кивает, щурится на яркое летнее солнце. — Палит сегодня со страшной силой, присядь в теньке. Тебе принесут выпить, освежишься.

Схватив меня под локоть своими пальцами-щипцами, Ворон отводит меня в сторону крытой беседки.

— Присядь.

— Ефим!

Ворон — ноль внимания.

— Ефим Алексеевич! — требовательнее звучит совсем рядом с нами.

Обернувшись, Ворон разглядывает швабру, которую трахал этой ночью. Мымре хватило наглости пойти за нами. Замоталась уже в тряпку какую-то, но держит ее на таком уровне, чтобы свои дойки выставить на обозрение всем. То-то один из пожарных льет шлангом немного криво, взглядом на эту блядь косит!

Словом, молодая, но свое блядское тело знает, как подать, даже в одеяле.

— Ефим Алексеевич, у меня волосы подгорели! — жалуется со слезами на глазах. — Я теперь некрасивая, да?

На глазах набухают слезинки.

— Ты теперь актриса погорелого театра! — вклиниваюсь я. — Патлы сгорели? Новые нарастишь.

Скривив полные губы, девица обводит меня презрительным взглядом.

— Прислуге слова не давали! Выпить мне принеси. Воду без газа, прохладную!

Посчитала, что мое черное платье от Валентино — униформа прислуги? Дура!

За прислугой Ворон бы так не ухаживал и за белы ручки не отводил под тень беседки.

Во мне все вскипает. Я этой швали готова перегрызть глотку зубами за оскорбление, но меня опережает Ворон.

— Хуесоску завали, — внушительно и тихо говорит он. — Перед тобой моя драгоценная жена! Гонорар тебе перечислят, с учетом ущерба. Свободна!

Девушка хлопает ресничками, в глазах слезы мгновенно высыхают.

— Спасибо, Ефим Алексеевич, вы… Замечательный, шикарный, щедрой души мужчина… — захлебывается восторгом. — Я буду рада составить вам компанию снова, — заканчивает предложение.

— Свободна, я сказал. Или тебе под сраку поддать для ускорения?