Измена, сыск и хеппи-энд

Вика любила бесцельно бродить и думать о своем, но улицы для этого выбирала понаряднее, чем та, на которой располагался салон “Лилит”. Чтоб попасть отсюда хотя бы на Благовещенский проспект, надо было миновать некий жилой квартальчик. Он считался шикарным в древние хрущовские времена, но давно стал почти неприличен своей панельной пятиэтажной серостью. Одни тополя были тут хороши. Они буйно разрослись и теперь шлепали в окна ветвями, тяжелыми от набухших почек. А дома здешние стояли вольно и вразброд. Так непринужденно падает горсть брошенных игральных костей. Не исключено, что задорные очкарики-шестидесятники подобным способом и спланировали этот микрорайон. Из-за беспорядочного скопления домов не было здесь ни улиц, ни уличного движения. И прохожие попадались редко – то мамы с малышней, то старушки с кошелками. Вот где тишина и покой! Вика передумала идти на Благовещенский проспект и присела на скамейку под тополем. Скамейка была зыбкая, всего из двух дощечек, но Вика на них примостилась и подставила лицо солнцу. “До чего хорошо! – подумала она. – Я здесь в самом деле никто, далеко от всех. Никому я не нужна, и никто меня не тронет. Разве это не счастье? И мне никто не нужен. Все, все – оставьте меня в покое!” Дул теплый ветер, по ее лицу прыгала тонкая тень тополиной ветки, рядом визжали воробьи. Дворик, где она сидела – неметенный дворик с гнилой песочницей и бесчисленными стойками для выбивания ковров – показался Вике не очень гадким. Даже пятиэтажки за многие годы настолько поблекли и обносились, что стало чудиться в них что-то природное, что-то от неуклюжих замшелых валунов. Картину портил лишь пристроенный к одному из домов самодельный, с одним окошком, магазинчик. Он был выкрашен в ужасный розовый цвет и имеет на боку надпись “Эльдорадо”, а у входа – урну, перевернутую каким-то злобным посетителем. На улицах Нетска подобных сараев уже не осталось, но в малопосещаемых закоулках, вроде этого, они еще были. Вика собралась с презрением отвернуться и перевести взгляд на отрадное – на тополя, на воробьев, на небо – но тут из дверей “Эльдорадо” выскочил покупатель, держа меж пальцев полдюжины бутылок с пивом. Она еще даже не осознала, что ей знакома эта фигура, а жестокий холод уже смерчем взвихрился у нее в груди, и стало трудно дышать. Парня с пивом ее страх узнал прежде, чем узнали ее глаза и мозги. Нет, этого не может быть! Такой день стоит чудесный, так солнце сияет, воробьи орут, как в раю! А дворик этот совсем-совсем незнакомый! Она случайно сюда попала! Но именно этот парень в черной куртке позавчера бежал на нее из тьмы там, у Сумасшедшего дома.

Вика его узнала. Сразу. Она теперь даже яснее его вспомнила, чем вчера, когда рассказывала о нем Гузынину. Он морщился сейчас от солнца, и не видно было, какие у него страшные светлые глаза – но в темноте она рассмотрела, что светлые. И страшные. И еще косо вырезанные ноздри, и нос этот небольшой, и подбородок чуть вперед. Он! Куртка черная, пожалуй, та же, а вот шапочка сейчас на нем нет. Он оказался блондином. Не крашенным ли?

Вика остолбенело проводила парня взглядом. Черные очки с ее глаз съехали набок, на щеку, рот раскрылся. Парень, быстро и во все стороны оглядываясь, потрусил к первому подъезду ближайшей пятиэтажки. И шаг ведь у него тот же позавчерашний – легкий, рысий! Дверь подъезда хлопнула, парень исчез, а Вика застыла на скамейке, не в силах шевельнуться. Солнце поплыло перед ее глазами бесформенным зеленым пятном. Весеннее тепло слиняло, от земли потянуло ознобной сыростью, и мир закипел отвратительными призраками.