Измена, сыск и хеппи-энд

— Вот видите! — радостно крикнул он сверху. — Ничего не видно.

— Как это не видно? Не поверила Вика и вырвала бинокль из его рук. — Как это?.. Но… Да это у вас бинокль неисправный! Он только что на лестницу падал. И вообще, где вы такую дрянь раздобыли?

— Мне его подарили в пионерском лагере.

— Господи, что вы там делали? — удивилась Вика.

— Я был ребенком.

— А по вам не скажешь!

— Я был ребенком, — упорствовал Гузынин. — Я участвовал в соревнованиях по ориентированию на местности. И нашел условную цель — какой-то девиз, написанный на бумажке. Его под березой зарыли. А я нашел. И меня наградили набором юного туриста — дали этот бинокль, компас и фляжку.

Он мечтательно вздохнул, будто над ним вдруг зашелестела веселыми висячими ветками та забытая береза, под которой зарыт клад.

— Бинокль дрянной, — ворчливо повторила Вика.

Одна муть в нем видна. Поневоле покажется, что кого-то принуждают.

— Он на лестницу падал, — напомнил Гузынин. — Я и до этого его не раз ронял.

— Так зачем приволокли такой хлам? Вы лучше сюда посмотрите, — сказала Вика и достала свой бинокль.

— Как, и у вас бинокль? Но откуда…

— Не будем вести лишних разговоров. Глядите!

Гузынин пристроил к очкам Викин бинокль и сообщил:

Ну вот, теперь я вижу ящики, о которых вы говорили. Точно, есть ящики! А я все думал, о каких ящиках вы все время спрашиваете?

— Оставьте ящики в покое! Их видите?

— Нет.

Вика выхватила у него бинокль и устремила взгляд на знакомые окошки. Действительно, ящики были видны, зато Пашка с Лариской… Куда они делись? Бутылка, кружки, тарелки стояли теперь иначе, чем тогда, когда Вика наблюдала поцелуй. Значит, выпили, закусили и теперь где-то в глубине и полутьме…

— Да, отсюда не видно. Там, наверное, дальше еще помещение есть, с кроватью, — предположила Вика.

— У вас только сальности на уме. Я знаю: они проводят учет, — обрадовался Гузынин.

— Ночью?

— Да. Если срочно надо, то и ночью приходится работать. Сейчас не социализм. Впрочем, и при социализме бывали авралы. Разве вы не видели в кино или в книжке? — не помню! — как комсомольцы строили железную дорогу именно ночью, под дождем. Или, кажется, снег там шел. Что-то в этом роде…

Вика расхохоталась:

— Ну, конечно, мы застукали на этом складе героев труда! ВЫ что, из фляжки своей хлебнули? Где она, кстати? А компас? Чтоб вы хоть немного ориентировались в происходящем! Вам наставляют рога, а вы восхищаетесь самоотверженностью жены — надо же, она делает это в ночное время, с ущербом для здоровья. Нет, я еще не встречала таких непроходимых тупиц. И как вы свою математику только преподаете? Да еще умудряетесь взятки брать!

— Какие взятки? — захрипел возмущенный Гузынин. — Чего вы ко мне привязались? Втянули в свои грязные делишки, посеяли сомнения в самом дорогом, что у меня есть!

— Ничего я не сеяла, — огрызнулась Вика. — Я наняла вас подвезти меня сюда, а вы содрали десять долларов за десять минут болтанки в вашем драндулете. — И не побрезговали! При ваших-то доходах!

— Какие такие мои доходы? Ничего я не драл, вы сами навязались. Искали бы роскошный лимузин — кто мешал? И вообще, оставьте меня в покое. Мне так тяжело, так нехорошо на душе, а вы скандалите… Это невыносимо. Уйдите!

— Никуда я не пойду, — возвысила голос Вика. — И если уж мне вздумается скандалить, я скандалить буду, не интересуясь состоянием вашей души.

— Да, недаром от вас сбежал муж. У вас голос очень неприятный.

— А ваша жена…

— Не позволю! — закричал Гузынин, заткнул обеими руками уши под шапочкой и, сгорбившись, побежал вниз по лестнице. Вика захохотала ему вслед:

— Эй! Куда вы? Вы здесь бинокль забыли, в который ничего не видно. Как вы без него будете искать бумажки, зарытые под березами, а?

Она снова видела фигуру Гузынина, неуклюже скачущую внизу, через кусты и бордюры. Вдруг, будто соткавшись из темноты, неясное что-то, черное, огромное, молниеносное страшным комом заметалось меж белых статуй. В два прыжка оно настигло убегающего Гузынина и повалило на землю. Раздалось густое жаркое рычание. Вика поднесла к глазам бинокль и увидела: над распростертым навзничь неподвижным Гузыниным навис громадный вчерашний мастифф. Он уперся в грудь жертвы широко расставленными атлетическими лапами и свесил тяжкую, всю в черных складках голову к самым губам и выкаченным глазам несчастного.

— Пусси! Пусси! — дребезжал где-то в потемках немолодой сладкий голос. — Иди к папочке! Где же ты, малыш?

Глава 7. Бери от жизни всё!