Изменившийся человек

Развязка: второй стучит по дереву, чтобы не сглазить, забывает, что постучал, и говорит: входите! Но в палате Минны дерева нет. Сол смотрит на Мейера — уж не забыл ли тот окончание анекдота о забывчивости. Мейер стучит по тумбочке Минны.

— Входите, — говорит он, но поздно.

До Сола не дошло. Анекдот загублен, и, что еще хуже, от стука проснулась Минна. В восковом манекене лежащей старухи оживают черты прежней Минны.

— Сол, — радостно говорит она. — Мейер. Как приятно тебя видеть.

Мейер подносит ее пергаментную руку к губам, ощущая слабый запах дезинфекции. Скоро он уйдет отсюда домой. Придет, нальет хорошенько виски, и Айрин — или Бабу, их повар, — подаст ему вкусный ужин, и он с удовольствием поест, стараясь не думать о том, как Минна в это время снимает пленку с больничного подноса.

Лица Сола и Минны расплываются перед его задумчивым взглядом. Чего они ждут? Мейер говорит:

— Простите. О чем мы говорили? Минна, ты великолепно выглядишь.

* * *

Бабу открывает дверь. Как приятно вернуться домой! Мейер пожимает Бабу вялую руку, как делает это каждый вечер, Бабу убирает ее, складывает ладони и кланяется. Бабу — политический активист из неприкасаемых; в Хайдарабаде ему угрожали смертью, и он решил затаиться, пока не разрешится кризис. Ему понравилось у Мейеров, и он остался в доме. Не то же ли самое произошло сегодня с Ноланом? Правда, у них есть сомнения, что Винсент умеет готовить, — иначе говоря, Мейер в лучшей ситуации, чем Бонни.

— Миссис Маслоу села обедать, — говорит Бабу.

Не совсем то, чего ожидал Мейер. Сначала не спеша выпить в кабинете, а потом уже за еду. Но он взрослый мальчик. Он может приспособиться. Айрин тоже со многим вынуждена мириться.

— Извини, что так поздно, — говорит Мейер. — Минна в больнице. Я заглянул к ней по дороге домой.

Свечи уже зажжены. Стол накрыт на двоих. Айрин сидит спиной к двери и не оборачивается, даже когда Мейер целует ее в макушку.

Айрин берет его за локоть.

— Что с ней? Что случилось? Почему мне никто не позвонил?

В первые годы их брака, когда Мейер еще был не готов уступить свою свободу, доставшуюся ему такой дорогой ценой, Айрин делилась с Минной своими горестями и ревнивыми подозрениями. Никто, и в том числе сам Мейер, не верил, что он когда-нибудь женится. Это было двадцать лет назад. Айрин было под сорок, и она была замужем за бизнесменом, мультимиллионером. Она уехала из Вены до Гитлера, из совсем другой Европы, чем Мейер.

— Аневризма, — говорит Мейер. — Ее убрали. Будет как новенькая. Я хотел тебе позвонить…

— Слава Богу, — Айрин умолкает и смотрит в свою тарелку. — Тайский суп с лимонной травой. Жалко, ты не позвонил, я бы подождала пять минут.

В ее голосе нет укора. Она сказала именно то, что думает. Она подождала бы пять минут. У другой женщины этот переход от болезни Минны к теме обеда свидетельствовал бы о легкомыслии. У Айрин — нет: она беспокоится о Минне, а ее забота о хорошем обеде, когда Минна больна, — заклинание против болезни и страдания. Эта ее черта — одна из причин, почему Мейер женился на ней. И почему они до сих пор вместе. Мейер садится на дальнем краю стола и смотрит на Айрин. Он по-прежнему считает ее красивой, хотя сама она так не думает. Если бы он хотел что-нибудь изменить в ней, то ее неспособность примириться со своим возрастом, так, как удается ему. Он понимает, что мужчинам это легче. Так, по крайней мере, утверждает Айрин.

Входит Бабу с тарелкой супа. Мейер благодарит его, а Айрин говорит:

— Бабу, вы гений.

Бабу кланяется.

— Это моя обязанность. — При всей формальной сервильности Бабу, роль его в доме гораздо значительнее, чем он хочет показать. Он второй по влиятельности после Айрин. У них двоих сложная машина домашнего хозяйства смазана и работает исправно. Иногда Мейер чувствует себя балованным ребенком двоих любящих, но слегка отчужденных родителей.

Суп — переплетение целлофановой вермишели в кокосовом молоке с базиликом. Айрин знает, что кокос вреден Мейеру — от него повышается холестерин, и она сказала об этом Бабу. Мейер понимает, что Айрин с поваром не сговорились его отравить, а хотели только доставить удовольствие. Мейер рад, что Айрин не из тех жен, которые вечно беспокоятся о твоей диете, о твоем здоровье и помнят, что ты смертен. Она осторожна, но иногда берет передышку, чтобы они могли позволить себе лишнее — и жить.

Она спрашивает, как у него прошел день, но только после того, как Бабу унес тарелки. Человек более слабый поведал бы жене о Диккенсе и непроданных билетах на благотворительный ужин, чтобы его поддержали, сказали: «Милый, ты не телескопический филантроп! И билеты разойдутся». Но Мейер держит это в себе, получая удовольствие от того, что после стольких лет они с Айрин все еще стараются оберегать достоинство, свое и своей половины. Возможно, потому, что они европейцы. Они не воспитаны в культуре, где считается нормальным вываливать свои секреты на ток-шоу.

Мейер говорит:

— Айрин, помнишь, мы принимали иранцев?

— Конечно. — Обед на двенадцать персон она устраивала. Наверное, еще помнит меню.