Ей почти жаль, что Джоэл не видит, чего она добилась. Но он бы нашел способ все испортить. Как она ненавидела летние благотворительные акции для клермонтского музея, на крутом берегу реки, в чьем-то роскошном поместье; на них ходили ее богатые соседи — продемонстрировать свои широкополые шляпы и тончайшие летние платья, без малейшего намерения что-либо пожертвовать. И потом Джоэл непременно язвил: мол, она весь день без толку лизала задницы каким-то кретинам, надеясь, что они профинансируют покупку плохих гравюр XIX века. Джоэл говорил то, о чем думала сама Бонни — вот что обиднее всего. Джоэл был кардиологом.
Но никто, даже Джоэл, не скажет, что фонд — это не важно. Бонни делает все, чтобы фонд существовал. И Мейер Маслоу это знает.
Мейер, одарив взглядом Бонни, снова устремляет его в пустоту, но Бонни понимает, что он включен в происходящее, он погружен в свои мысли и одновременно ничего не упускает из вида. Он почувствует, когда настанет пора встать, подойти к подиуму и начать говорить — без фанфар, без лишних объявлений. Это Мейер решил, что его представлять не нужно. Присутствующие и так знают, кто он. Что можно сказать о нем такого, чего они не слышали? И Мейер же решил, что в конце речи он представит Винсента. Как Мейер скромен — он исполнит вступление и уступит место главному герою вечера.
Бонни наслаждается этим моментом, он — как плавная интерлюдия, так бывает, например, когда приходишь на обед чуть загодя и ждешь друга. Пусть гомон то стихает, то усиливается, пусть то и дело слышатся взрывы смеха, искреннего или натянутого. Пусть они решают, с соседом слева или справа побеседовать и когда заняться салатом из смеси молодых листьев. Бонни надеется, что они его съедят. Она помнит, во что он обошелся. Вся смета, по пунктам, у нее на рабочем столе.
Краем глаза Бонни замечает, как Айрин наблюдает за Мейером.
Наконец Мейер встает, и все умолкают. Люди будто притворялись, что разговаривают или едят салат, а на самом деле следили за ним. Он подходит к подиуму, встает между колоннами, охраняющими вход в храм. В элегантном черном смокинге он выглядит как жрец этого храма, он — сверкающее лезвие чистоты и нравственной смелости. Вокруг него словно пульсируют электрические волны.
Мейер склоняется к микрофону, и наступает полная тишина.
— Спасибо вам, — говорит Мейер. — Спасибо, что все вы сумели выкроить в своем невероятно плотном расписании время поддержать своим присутствием, телом и душой то, чем занимается Вахта братства. Друзья мои, что я могу рассказать вам о нас такого, чего вы не знаете? Наверное, стоило бы упомянуть об иранском журналисте, карикатуристе, сражающемся за справедливость, любящем муже и отце, который только сегодня —
Мейер ждет, пока стихнут аплодисменты.
— Он был освобожден, друзья мои, благодаря тому, что смогла сделать Вахта братства. В честь этого важнейшего события мы решили наградить нашего иранского собрата Камбиза Хостами — заочно, и ему присуждается новая ежегодная премия Лоры Тикнор за смелость в журналистике, которая сегодня вручается впервые.
Мейер гений. Публика встает. Мейер указывает на Лору Тикнор. Все оборачиваются к ней, аплодисменты усиливаются. Лора прикладывает руку к сердцу. Теперь вынудить Лору увеличить поддержку будет не труднее, чем отобрать конфетку у ребенка. Мейер ждет, когда стихнут аплодисменты.
— Сегодня я хочу дать вам обещание. Ровно через год Камбиз Хостами будет здесь с нами и сможет принять награду лично.
Собравшиеся представляют себе красавца иранца с чудесными женой и детьми, семейство, благодарно принимающее дар — жизнь человека, ни больше ни меньше, жизнь, которой он обязан мужчинам и женщинам, аплодирующим себе и ему. Бонни тоже встает и хлопает в ладоши, но все же ей немного не по себе. Чья это была идея — премия Лоры Тикнор? Мейер сам это придумал? Но Бонни должна была узнать об этом первой, или ее решили не информировать?
— Следует ли мне вспомнить о посылках с лекарствами, о потоках вакцин и антибиотиков, которые Вахта братства рассылает по всему миру? О спасенных детях, о жертвах геноцида, нашедших пристанище? Или мне следует рассказать вам о конференциях, где шел важный и действенный диалог между палестинцами и израильтянами, чеченцами и русскими, боснийскими мусульманами и сербами, о той атмосфере любви и доверия, которую нам удалось создать и благодаря которой представители этих враждующих групп сумели говорить откровенно и даже стали друзьями?
Мейер умолкает, и публика разражается радостными возгласами… в честь чего? В честь мечты, которая кажется почти осуществимой — под нежный салат и хорошее белое вино. Мир во всем мире и полное взаимопонимание. Кто этого не хочет? А Бонни жизнь кладет на то, чтобы это случилось.
— Или, быть может, следует упомянуть о летних программах для старшеклассников…
Бонни предпочла бы, чтобы о них он не упоминал. Кто-то из присутствующих наверняка знает о прошлогодних вечеринках с травкой.