Изменник

— Не стоит так восхищаться. Это не трудно, это невозможно. Я попробовал сыграть allegro molto — звучит так, точно груда кастрюль вывалилась из буфета. Но если бы я был Горовицем, они бы до сих пор колотили в стену. И знаешь, что Хорек сказал Ане? Его мать считает, что я расту хулиганом. Господи, ей надо почаще бывать на улице!

— Но лучше не становиться им поперек дороги.

— Я понимаю. Какой смысл давать им лишний шанс? Чтобы они и дальше могли вести себя как ублюдки, но с опережением плана?

Андрей хохочет. Внезапно как будто приоткрывается окно в будущее, он видит, что наступит то время, когда они с Колей смогут пойти вдвоем выпить. Настоящий Коля пока что прячется внутри, скрытый за маской подростка.

— Мы должны быть благодарны, что у них две комнаты, как и у нас, — говорит он. — На самом деле, я думаю, что жилая площадь у них даже чуть больше нашей, так что нам нечего бояться «пересмотра жилищных условий».

Лицо Коли принимает задумчивое выражение, он что-то подсчитывает.

— Да, но их пятеро, и фактически получается две семьи. Поэтому выходит всего одна комната на семью.

— Полагаю, ты прав. Но мне почему-то кажется, что они не станут поднимать шум по этому поводу. Жилплощадь у них все равно значительно больше положенной.

— Как и у нас, — уточняет Коля.

— Ладно, ладно — давай забудем. Не стоят они того, чтобы о них разговаривать.

— А когда вернется Аня? — небрежно интересуется Коля, но Андрей знает, что для него важен ответ. Он не любит, когда она поздно приходит домой или уходит, не сказав ни слова. Анна считает, что корни такого его поведения уходят в блокаду, когда нужда надолго выгоняла ее на мороз, если необходимо было получить хлебный паек или найти дров для буржуйки. В самые страшные дни, в декабре тысяча девятьсот сорок первого года, Марина всегда благословляла Аню перед выходом из дома. Все знали, на какой риск она идет. Коля, должно быть, понимал, что однажды она может не вернуться. Ослабевшие, изголодавшиеся люди теряли сознание на улицах, и ни у кого не было сил им помочь. Хуже того, упавших выслеживали хлебные воры и забирали у них паек. «Все привыкли думать, что дети ничего не понимают, — говорила Анна, — но это неправда. Коля все понимает, потому и боится». Порой, еще до того, как он слишком ослабел, чтобы сопротивляться, Марине приходилось силой отрывать его руки от Анниного пальто.

— У нее после работы собрание, — говорит Андрей.

— До скольких?

— До девяти.

— О боже, — вздыхает Коля, снова и снова перелистывая страницы нотной тетради. — Полагаю, раньше десяти мы ужинать не сядем.

— Поешь хлеба, если голодный.

— Ее теперь никогда вечерами нет дома.

— Не так часто, как тебя.

Коля поворачивает к Андрею удивленное лицо. Весь его вид словно говорит: но это же совсем другое дело — когда меня нет вечерами, это естественно, а Анна должна быть дома.

— Может, сыграешь мне что-нибудь, Коля?

— Я думал, мне нельзя прикасаться к инструменту.

— Как называлась та пьеса — немного жуткая, — что-то там стеклянное, ты раньше часто ее играл? Моцарт, по-моему.

— «Адажио для стеклянной гармоники»? Я последний раз исполнял его несколько лет назад, — говорит Коля с презрением, непонятно к кому относящимся: то ли к Моцарту, то ли к Андрею.

— Мне она нравилась.

— Правда? Мне казалось, ты сыт моей игрой на фортепиано по горло.

— Нет. Но сам видишь, — Андрей машет рукой в сторону двери, — с кем приходится жить. Лучше не искать неприятностей на свою голову.

— Вот потому, что все стараются не нарываться на неприятности, они и выигрывают. Мы делаем то, чего хотят они.

— Да, — соглашается Андрей. — Полагаю, ты прав. Да нет, ты действительно прав, без всяких допущений, но… — Он пожимает плечами. Груз лежит у него на сердце, не столько тяжелый, сколько удушающий: как облако, спустившееся к самой земле.

— Я буду играть тихо, как мышка, — обещает Коля. — Моцартианская мышка.

Андрей откидывается на спинку стула, который Аня до сих пор иногда называет «папиным», и закрывает глаза. Звучат первые, стеклянные и чистые ноты мелодии, потусторонней, как ему и запомнилось. «Словно и не человеческая музыка», — думает он. Как только пьеса заканчивается, ему не терпится услышать ее снова.

И Коля готов повторить. На этот раз он играет еще тише, даже при крещендо. Никто за пределами этой комнаты не способен услышать ни звука. Андрею хочется, чтобы сейчас, именно в этот момент, вошла Аня. Они должны быть все вместе. Если бы только он мог перестать думать о больном мальчике! Если Бродская возьмет биопсию, станет понятно, подтвердился ли диагноз. Они профессионалы. Их дело — забота о пациенте, а не политика.

Но захочет ли Бродская быть втянутой в эту сложную историю?

Мальчика он осмотрел, больше он ничего сделать не может. Господи, этот случай даже не относится к его специальности! Ему придется рассказать Ане о том, что происходит. И лицо ее примет неестественно-напряженное выражение, которое он так ненавидит.

«Расслабься. Просто расслабься. Слушай, как мальчик играет».

5