Изменник

— Притормози, — попросил Мукусеев. В ушах зазвучал голос Стевана Бороевича: «Они подъехали к развилке и притормозили как бы. Как бы они думали: куда им поехать? Направо или прямо? И поехали прямо. Если бы они поехали направо…»

— Налево, — сказал Мукусеев. В горле у него пересохло и получилось хрипло.

…Человек со шрамом на щеке лежал, раскинув ноги и крепко уперев локти в землю. Он был спокоен. Он ждал, когда в оптике прицела появится синий «опель» с белым флагом и буквами TV на капоте… Виктор чуть повернул руль налево… и прогрохотала очередь. Стрелок вывел ее ровно, как строчку… как строчку…

— Наверное, здесь, — мрачно сказал Джинн. Мукусеев увидел впереди на асфальте правильной формы четырехугольное пятно.

Он не верил своим глазам. Он не предполагал, что ЭТО ПЯТНО может сохраниться. Но оно было. И именно на том месте, которое указал Бороевич: в ста метрах от развилки на западной окраине Костайницы, напротив высотки, которую занимали бойцы Стевана Бороевича.

Четверо русских вышли из машин, встали молча рядом с пятном… От него тянуло смертью и ненавистью. Владимир Мукусеев понял вдруг, что это пятно сохранилось не потому, что асфальт спекся от жара горящего автомобиля. Не потому, что в его поры проникла сажа от сгоревших покрышек, пластмассы и человеческих тел… Пятно сохранилось потому, что в него навсегда вплавилась ненависть.

— Похоже, здесь, — сказал Зимин. — По размерам соответствует габаритам легкового автомобиля.

Ему никто не ответил. Они стояли молча вокруг черного пятна. Оно было абсурдней, чем «Черный квадрат» Малевича.

Они стояли и смотрели, как смотрят на дверь, которая ведет в преисподнюю… Если, конечно, такая дверь где-нибудь есть.

Они понятия не имели, что на них тоже смотрят глаза, усиленные оптикой шестикратного полевого бинокля «Карл Цейс Йена».

***

Пансионат — целый, нетронутый войной — стоял на берегу реки, посреди виноградников. В пансионате было двенадцать номеров и все пустые.

— Раньше, до войны, такого не было никогда, — говорила хозяйка. Она распахивала одну за другой двери незапертых комнат. — Нет, такого не было никогда. До войны и жили по-другому… Кому нужна эта война?

— Мы можем занимать любые комнаты, Мария? — спросил Джинн.

— Конечно. Я покажу вам лучшие. Они на втором этаже. Там и поселитесь. Четыре лучших комнаты рядом, дверь в дверь.

— Спасибо, — сказал Джинн. — Рядом нам не нужно. Нам нужно врозь и на разных этажах.

Мария посмотрела удивленно, но сказала только: как вам будет угодно, господа… Мукусеев тоже удивился, но не сказал ничего.

— Как вам будет угодно, господа. Выбирайте, что вам понравится. Пока вы будете обедать, Сабина наведет порядок. Сабина — моя дочь. Обед будет через двадцать минут.

Джинн быстро выбрал четыре комнаты. Одну — наиболее близкую к входу — «зарезервировал» за собой. В противоположном конце коридора поселил Широкова. Мукусеева и Зимина он направил на второй этаж. И тоже «разогнал» по разным концам коридора.

Мукусеев забросил свою сумку и камеру в шкаф, осмотрел хоромы: широкая кровать-сексодром, два кресла, шкаф, стол со стулом и тумбочка. Видимо, под телевизор, но самого телевизора нет. Телефон есть, но не работает. Есть туалет и душ, но нет горячей воды. На стене — картина маслом. В нижнем углу надпись фломастером: «Православна црква Св.Архангел». Он присмотрелся и вдруг узнал ту самую церковь, мимо которой они сегодня проехали. Но на картине «црква» стояла без лесов. Купол ее сиял, сиял крест… «Кому нужна эта война?» — спросила Мария… Кому-то нужна. Кому-то она очень нужна. Настолько, что он готов превратить в руины эту прекрасную страну. Разрушить дома, мосты, церкви, убить многие тысячи людей. Виктор и Геннадий, убитые и сожженные возле Костайницы, — всего лишь один эпизод этой войны. Один из многих… Кому нужна эта война?!

Раздался стук в дверь.

— Входите, — крикнул Владимир, ожидая, что войдет кто-то из своих — скорее всего Зимин. Но вошла молодая женщина… Она была красива! Ее красота бросалась в глаза.

Яркая, но не «фотомодельная». Пронзительная… Он даже растерялся.

— Здравствуйте, — сказала она по-русски с легким, милым акцентом, смещая ударение. — Меня зовут Сабина.

— Владимир. Очень приятно.

— Мне нужно убраться здесь, — произнесла она с улыбкой. Только тут Мукусеев обратил внимание, что Сабина прижимает к груди стопку постельного белья, а в коридоре на полу стоит пылесос.

— Да, да, конечно, — почему-то засуетился он. — Я сейчас уйду.

Она улыбнулась. Мукусеев подхватил со стола сигареты и вышел. Проходя мимо Сабины, ощутил легкий аромат духов — странный, волнующий… Он спускался по лестнице, усмехаясь: что это ты, как мальчик, смутился? Ну, девка. Ну, красивая. Ну, молодая. Лет восемнадцать-девятнадцать… Может быть, двадцать. А ты-то мужик на пятом десятке. Депутат Верховного Совета. Женат. Дочке скоро пятнадцать… Ай-яй-яй!

— Устроились, Владимир Викторович? — окликнул его сверху Зимин.

— Спасибо, а вы?

— Э-э, я, голубчик, по командировкам столько намотался, что устроюсь всегда и везде… Пообедать бы, а то что-то мой гастрит притих.