Изменник

— «Смотрите, и вправду пьет!» удивилась тетя Маня: «не иначе как мою заветную литровку достал». — «Нет, мать,» обиделся дядя Прохор: «это моя собственная, с винного завода принес. Там директор склада открыл и кричит народу, чтобы каждый брал по бутылочке, все равно немцам все достанется… ну и я значит не растерялся, две подхватил… да… а ты говоришь… Не знаю и знать не желаю, куда ты ее спрятала. У меня собственное угощение». — «Ох грехи, грехи», суетилась тетя Маня: «Коли так, налей ка Ниночке рюмочку, чтобы ей отдохнуть, да и мне тоже малюсенькую, очень я с тобой сегодня разнервничалась. Погоди не лакай без закуски… вот грибки и огурчики. Что же это с тобой, Вера? на тебе лица нет, выпей ка и ты, легче будет». — «Нет, не надо, уже проходит. Ну и дальше, Нина, говори скорей!»

— «Нет, погоди, переводчица, давайте ка выпьем для храбрости. Ну, с праздником нас всех, великим… ух крепкая! комиссарская! Вот и не будет больше наш Медведев пить, отпил свое… собаке — собачья смерть, как сказал Галанин!» — «Кто это Галанин?» удивилась тетя Маня. «Кто это Галанин?» передразнил дядя Прохор: «Освободитель наш, твой немец, Вера, оказался русским кругом на все двести процентов, он сам признался, что он наш… и знаете кто еще?» он нагнулся к уху тети Мани и, сделав страшные глаза, прошипел громко, так что все вздрогнули: «Белогвардеец он, когда речь говорил, он сам себя еще как выругал, что он белой армии белобандит и смеется чудно так, боком». — «Господи! пресвятая Богородица!» перекрестилась тетя Маня и вдруг набросилась на Нину: «Да говори же поскорее… и чего за душу тянешь? Дай ка мне, Проша, еще рюмочку, чтой то у меня душа сомлела», — «То-то Проша. Тут, Маня, такие дела идут, что мне самому страшно становится. Продолжай, Нина, на выпей еще и давай… ты хорошо рассказываешь, если, что будет не так, я тебя поправлю…»

— «И ничего не будет не так! Все будет как нужно, а где же я остановилась?» — «Ты сказала, что Розен, а не Роза, сказал спасибо, ребята». — «Ага… и, значит, говорит Роза, что Галанин нам речь скажет… смотрим… действительно, тот скок как мальчишка на Сталина… тот лежит не шелохнется, только Медведев ему язык показывает, а со Сталина на камень, на котором тот раньше стоял. Роза кричит, солдаты тот камень окружили и стали как идолы, автоматы на перевес на нас. Ну, думаем, наверное, гадости говорить будет, что нас так перепугался. И вот начал он орать, да так громко, как громкоговоритель и так сладко, точно песню пел… говорил, значит, что пришли к нам немцы не мучить, а освобождать, что дерутся они не с народом, а с сатаницкой властью Сталина. Сталина ругал страшно и так над ним издевался… и зачем, мол, его наши солдаты защищают, зачем мы, красавицы, ишь как нам угождал, их не отговорили?» Мы, бабы, стояли напредки и кричим ему в ответ, что мы их просили и уговаривали, да они нас слушать не хотели и родину защищать хотели, а он нам льстит, что, мол, только одни дураки уехать могли от таких красивых женщин и был бы он на их месте, ни за что не ушел бы. Ничего, мол, возвернутся они потому, что они увидели, что ошибку дали и воевать не хотят… войне скоро конец!

И так нам всем хорошо стало и приятно и много он еще кричал, сказку говорил, а народ осмелел и помогает ему и дальше врать: «Правильно, товарищ! спасибо, отец родной!» Но только уставать стал, хрипнуть, водицы попросил. Степан быстро повернулся, подносит ему стакан полный, тот выпил залпом и поперхнулся: «Что же вы, черти? я воды просил, а вы мне водки поднесли?» А люди смеются, говорят, чтобы пил на здоровье, что водка еще лучше горло прочищает…» И смотри, на самом деле, как стал он снова трепаться, орет, ну просто в трубу дует, и когда его спросили, что с нашими коммунистами будет, сразу ответ правильный нашел. Коммунисты, по его, разные бывают, хорошие и плохие. Хорошие, как только в своих ошибках признаются, будут жить и дальше, как ни в чем не бывало, с народом, ну а с плохими гадами будет то же что с этими двумя, Медведевым и Писаревым…

Тут и Роза, видно, хрипоту заимел, попросил стаканчик и долго над ним кашлял. И весело стало народу, ура кричит, колхозники с кулаками к нему поближе пробиваются, требуют: «Не хотим больше бригадирам батрачить, хотим как раньше при непе, сами себе…» И их он утешил, всему свое время, значит, терпеть немного осталося, двадцать лет ведь терпели, а несколько месяцев, уж и терпенья не стало?