Изменники Родины

— Маруся! Ведь вы комсомолка! Вспомните свой комсомольский долг! — заговорила она вдохновенно. — Я от имени партии говорю вам! Идемте к нам в лес!.. Будем бороться за советскую власть!.. Вы искупите перед родиной свою измену!..

Маруся нахмурилась.

— Я вас очень люблю, Евдокия Николаевна! — сказала она. — Вам лично я всегда помогу, если будет нужно, и другим хорошим людям тоже… Но к вам в лес я не пойду!.. И уничтожать никого не буду!.. Вы так крепко верите в свою правоту, что готовы уничтожать виноватого и не виноватого!.. А у меня нет такой уверенности…. и вашей — не обижайтесь — фанатичной ненависти к немцам у меня тоже нет, вероятно, потому, что я их знаю лучше, чем вы… И я к вам не пойду!..

Наступило неловкое молчание.

— Полезу-ка я вниз! — сказала Маруся. Ведь я на минутку пришла… Вот вам от мамы…

Она поставила около матраса мисочку со студнем и положила пучек мелкой ранней редиски и две лепешки.

— До свидания!..

Козловская не ответила. Они расстались людьми разных миров.

* * *

Последующие дни Евдокия Николаевна почти безвыходно сидела на чердаке: с одной стороны, она опасалась подвести своих спасителей, а с другой, когда она поняла, что эти люди совершенно чужды ей по убеждениям и очень далеки от партизанской деятельности, ей было трудно снова вступать с ними в разговоры. И она сидела на чердаке, стараясь не шуметь и ничем не выдавать своего присутствия.

До приезда Гнутова пришлось ждать целых четыре дня.

Подлинных виновников побега арестованной партизанки никто не заподозрил: решили, что она сама нашла выход в старый окоп. Ее искали по всему городу, но обыскать дом бургомистра ни жандармскому хауптману, ни Лисенкову в голову не пришло.

На третий день поиски прекратили, предполагая, что беглянка давно скрылась из города. Был только развешен по всем углам новый громовой указ, грозивший расстрелом все укрывателям партизан.

Случилось так, что в жандармерии испортилась пищущая машинка, а русской машинки у них вообще не было, и этот приказ принесли в Крайсландвирт с просьбой перепечатать в возможно большем количестве экземпляров.

Русский текст печатала Сомова, а немецкий с особенным удовольствием отщелкала Маруся, и она же принесла несколько экземпляров Венецкому.

— Вот вам, Николай Сергеевич, новый «вирд эршоссен», — проговорила она с еле скрываемым торжеством, и в ее глазах так и прыгали искорки смеха. — Надо будет разослать его всем старостам, чтоб не прятали партизан, а то говорят, что некоторые бургомистры — деревенские, конечно — занимаются такими делами!..

— Возможно, кто-нибудь и занимается, хотя я этого не думаю! — в тон ей отозвался городской бургомистр и погрузился в чтение нового приказа.

* * *

Наконец, приехал долгожданный Гнутов.

Лена остановила его на Крайсландвиртовском дворе.

— Прохор Ермолаич, вы зайдете к нам сегодня?

— Нет, Михайловна, некогда! Хочу сегодня же назад обернуться, — ответил тот. — У меня четыре подводы, я уже все повыписал, там мои люди на складе зерно получают, а я только на минутку к Шефферу зайти хочу, поговорить…

— Прохор Ермолаич! Задержитесь! — подчеркнуто произнесла Лена. — Зайдите к нам!

Моховский староста посмотрел на нее настороженно.

— Ну, ладно, вот подводы свои отправлю, и к вам зайду… Тогда я у вас заночую, а завтра домой — пешака!..

— Нет, одну подводу задержите! Без людей и чтоб на ней было несколько мешков!

Настороженность в темных глазах Гнутова сменилась искоркой деловитой усмешки.

— Несколько мешков, говоришь?… И чтоб без людей?… Занятно!.. А с чем мешки-то надобе чтоб были?… Али порожние?…

— Нет, полные… все равно с чем… Только — никому ни слова!

Прохор чуть заметно кивнул головой и пошел, бросив на ходу:

— Ладно, дожидай!

Часа через четыре он приехал на телеге с тремя мешками, наполненными зерном. Лена была дома одна.

— Где Сергеич-то твой?

— Еще на работе! Заходите, Ермолаич!

Лена раскрыла ворота и пропустила подводу во двор.

Прохор зашел в комнату, огляделся, сел у стола и вопросительно поглядел на хозяйку.

— Зачем звали-то, Михайловна?

— А вы, Прохор Ермолаич, смерти боитесь?

Гнутов удивленно открыл глаза.

— Смерти-то? Нынче такое время, что кто и дуже ее боялся, так и тому надоело бояться… Не хватит страху, коли эта самая смерть кажинный день над головой висит… поневоле привыкнешь… А я никогда ее особо и не боялся… В чем дело-то?

— Как по-вашему, есть на свете хорошие люди? — задала Лена второй вопрос, как будто не имеющий никакой связи с предыдущим.

— Маловато, Михайловна, хороших людей, а которые и были, так тех поубивало… А ты это про кого?

— Про Козловскую Евдокию Николаевну!

— Вон про кого! Это учительница, что депутатом выбирали?… Она нашему главному шалопуту лесному сестрой приходится… А правду говорят, что ее арестовали, а она сбежала?

— Правда!

— Молодец-баба!.. То-то Пылик, верно, злится, что из рук добыча ушла!.. А как она сбежать уладила, ты не знаешь?

Лена загадочно улыбнулась.

— Она очень хорошая, и многим добро делала, когда была депутатом и директором школы. Люди это не забыли!..