Изменники Родины

— Интересно, кто же их них больше врет? — проговорила она. — Противник потерял восемь тысяч человек убитыми, взято тысяча пятьсот пленных, сбито тридцать самолетов, уничтожено сорок два танка — это немецкая сводка… А русские про то же самое место и то же число пишут: сбит восемьдесят один самолет, уничтожено сто пять танков, вято в плен две тысячи триста человек, убито одиннадцать тысяч восемьсот… И те, и другие подсчитывают только потери противника, а про себя умалчивают… Это сводка за один день… Если эти астрономические цифры близки к истине, то уже давно ни у русских, ни у немцев не осталось бы ничего — ни самолетов, ни танков, ни людей… вообще ничего!..

— А ну, давай, расшифруем астрономию!..

Николай подошел к ней сзади, протянул через ее плечо руку с карандашом и начал отчеркивать запятой по две последние цифры в каждом числе.

— Вот теперь будет правильно, или во всяком случае, похоже на правду! — сказал он.

— … Восемьдесят человек убитых…  — читала Лена новую редакцию. — Пятнадцать пленных… Ты уже сделал три десятых самолета?…

— Так и есть: один за три дня!..

— Как из колхозов сводки подавали. — вставил Гнутов. — Вспашут три гектара, а пишут, что тридцать засеяли, а на деле еще и семян не получили… Липа это все!..

Он свернул самокрутку, закурил и замолчал. Лена ушла на кухню готовить ужин, а Николай читал давно невиданные советские газеты.

Когда газеты были отложены в сторону, Гнутов снова заговорил:

— Скажи мне, Сергеич, что ты дальше делать думаешь? Ведь красные в Вязьме, это уже не липа, а сущая правда, а далеко ли от Вязьмы до нас?

Венецкий задумался.

— Мне, Прохор Ермолаич, возврат отрезан! — не сразу ответил он. — В партизаны я не пойду, хотя меня и приглашали…

— Депктат, что ли, звала? Николаевна?

— И Николаевна звала, и еще раньше Николаевны Шмелев ко мне нарочно приходил договариваться, чтоб я им помогал… Я отказался, наотрез отказался, и теперь мне к ним идти милости просить не приходится. Они нас зовут изменниками родины, а я не считаю себя виноватым ни перед людьми, ни перед родиной… Родина огстается родиной, какая бы на ней ни была власть, не обязательно советская… А людям я вреда не делал…

— Да люди-то на тебя и не обижаются!..

— Не знаю, некоторые, может быть, и обижаются: на всех не угодишь!.. Но с тех пор, как попала мне в руки эта кукольная власть, я все силы кладу, чтоб моим подчиненным жить можно было, чтоб с голоду не дохли!.. И чтоб их меньше вешали и расстреливали… Ко мне люди идут по таким различным делам, что иногда нарочно не придумаешь, и каждый раз приходится голову ломать, выдумывать, как помочь… А тут еще чуть ли не каждый день новое немецкое начальство!.. Только к одному коменданту приладишься, узнаешь, с какого боку к нему надо подходить, — уехал, на его место новый, с новым нравом, с новыми вывертами!.. Как мне тут нелегко приходится — вот она только знает, моя Елена Михайловна!.. Да что об этом говорить!..

— Мне-то говорить можно! — тихо сказал Гнутов. — Ты вот про себя говоришь, а мне сдается, что это все про меня!.. Я ведь тоже на такой самой должности!.. Выходит, мы с тобой на одном курошесте сидим, Сергеич!..

— Оба — изменники родины?

— Ну да!

Оба помолчали, затем Венецкий спросил:

— Говоришь, у твоих соседей народу прибавляется?

— А неужели ж? Теперь все в партизаны захотели: красные-то близко!

— Так!.. Значит, когда немцы красных гнали, они к немцам подмазывались, а как стали красные немцев гнать, — они глядят, как бы примазаться к партизанам!..

— А как же? Нос по ветру!.. Как красные придут, — они правые!

— Ну, нет! Мне к ним идти, да еще перед ними каяться — для них много чести будет!..

— Горд ты, Сергеич!

— Садитесь ужинать! — Лена принесла большую сковородку жареной картошки и тарелку кислой капусты.

— Спасибо, Михайловна!

— Не за что, Ермолаич, это ведь все ваше: и картошка, и сало, и капуста.

Все принялись за ужин.

А после ужина Прохор Гнутов задал Венецкому еще один вопрос:

— А скажи-ка ты мне правду, Сергеич, был ты до войны партейным или нет?.. Про тебя ведь всякое болтают…

Венецкий не стал скрытничать и откровенно рассказал всю историю ареста своего отца, и все, что за этим последовало. Гнутов внимательно слушал, иногда кивая головой и приговаривая:

— Так, так!..

— Вот оно, значит, как ты в нашу Липню-то попал? — сказал он, когда рассказ был окончен. — Не помиловала тебя, выходит, советская власть!.. А, правду-то говоря, и мне ее благодарить особо не за что — чуть-чуть она меня в свое время не раскулачила!.. А, спрашивается, кого это я… как это?… соплотировал?…

— Эксплуатировал?