Изменники Родины

Лена с любопытством смотрела на соседку: давно ли эта самая Паша тряслась и бледнела, повторяя «пан, мы боимся», когда ее дразнил толстый Вилли, а сегодня она уже так осмелела, что торгуется с завоевателями!.. Ко всему привыкает человек!..

Лена отправилась в путь. По дороге ей пришлось наблюдать каких-то приехавших на лошади деревенских жителей, которые выносили из брошенных домов всевозможные домашние вещи и грузили их на свою подводу.

В этот период затянувшегося междувластия грабежи в Липне достигли высшего уровня — грабили все: завоеватели и завоеванные.

Пожары уничтожили половину города и многие его жители лишились всего своего имущества; купить или достать что-нибудь законным путем было невозможно, потому что никто нигде и ничего не продавал и не выдавал.

С другой стороны, уцелел от огня целый ряд домов, жители которых уехали или ушли, бросив большую часть имущества.

Вещи остались без хозяев, хозяева — без вещей.

Погорельцы поневоле вселились в чужие, брошенные квартиры, брали чужое брошенное имущество, потому что у них не было другого выхода.

Но, вслед за теми, у кого «все сгорело», пошли по чужим домам и те, у которых ничего не горело, кто просто рассуждал так: «Все равно это брошенное, ничье, хозяева неведомо где; если не возьму я, возьмут немцы, или другие соседи…»

И вот уже дело дошло до подвод из деревни!..

В одном месте, где длинная Пролетарская улиуа пересекала Заводскую, дома расходились в разные стороны, образуя небольшую площадь, поросшую травой.

На этой площади Лена увидала немецкое кладбище: десятка три могил, аккуратными рядами, на каждой могиле крест из белой неошкуренной березы, внизу креста — дощечка с именем, фамилией, воинским званием и датой смерти; наверху на кресте — каска; на многих могилах вкопаны вместе с горшками комнатные цветы: герани, фуксии, огоньки…

Еще от этого кладбища, которое расположилось на совсем неподходящем месте, в центре города, Лена увидела, что Маковский дом цел и невредим.

— Здавствуйте! Все ли у вас живы? — спросила она, переступая порог.

Хотя этот вопрос звучал полушутливо, но в те дни далеко не всегда можно было получить на него положительный ответ.

— Живы, все живы, Леночка, заходи! — с улыбкой отвечала хлопотавшая у печки Анна Григорьевна и добавила: — Чуть-чуть нас не убило ночью, да все-таки, целы остались; только нашу картошку сильно распахали.

Из соседней комнаты послышались голоса и смех; Лена прошла туда и увидела Марусю в компании трех немецких солдат.

— Мои друзья: Август, Пауль и Франц! — прошу любить и жаловать! — представила Маруся немцев. — Унд дас ист майне бесте фрёйндин!..

Лену вовлекли в общий оживленный разговор; она прислушалась и убедилась, что в деле заговаривания немецких зубов Маруся ее далеко превзошла: она так и сыпала немецкими фразами; конечно, грамматика у нее тоже хромала на обе ноги, но на войне грамматика была наукой необязательной.

Немцы держали себя, как старые друзья дома; оказалось, что они в Липне уже давно, около двух недель, живут в брошенном доме через улицу и каждый день все свободное время проводят в Маковском маленьком домике с красной крышей.

— Мариа, зинг маль! — попросил Август, доставая губную гармошку.

— Лена, давай петь! — обратилась Маруся к подруге. — Они все время ко мне пристают, чтоб я пела, а одной мне уже надоело — давай вместе!

Лена не заставила себя просить:

— Давай!

К ее удивлению, Август заиграл на губной гармошке мотив «Стеньки Разина».

— У них на этот мотив какой-то сердцещипательный романс есть, — пояснила Маруся. — Слова совсем другие, ничего похожего…

— Ну, Стеньку, так Стеньку!..

За «Стенькой Разиным» последовали «Коробушка», «Метелица», «Рябина», «Любушка-голубушка» и несколько украинских песен.

Голоса подруг прекрасно дополняли друг друга; Август при каждой новой песне внимательно вслушивался, и со второго куплета начинал подыгрывать на гармошке.

На это импровизированный концерт собралось еще несколько человек немецких солдат.

Вдруг Маруся сверкнула своими черными глазами, лихо тряхнула кудрями и затянула «По долинам и по взгорьям…»

Лена усмехнулась и поддержала.

Анна Григоьевна забеспокоилась:

— Девочки, может, лучше таких песен не надо?…  — тихо проговорила она.

— А что они мне сделают? — бросила Маруся в паузе между куплетами и продолжала во весь голос петь дальше.

— Они, конечно, не понимают, но все-таки…  — пробормотала Анна Григорьевна и ушла на кухню, подальше от греха.

А певицы разыгрались и спели «По военной дороге…», «В путь-дорожку дальнюю», «Орленка» и неизвестно, что еще оказалось бы в их репертуаре, но слушателей позвали на обед.

— Ну, что же ты, Жанна д'Арк, фашистов уже не собираешься убивать? — спросила Лена, когда немцы ушли.

Маруся удивленно вытаращила глаза, потом вспомнила и рассмеялась:

— Какая я была дура!.. А знаешь, я ведь уверена была, что если немцы, то они обязательно должны быть чудовищами — а они самые обыкновенные люди…

— Они хорошие мальчики, — сказала Анна Григорьевна. — Такие тихие, вежливые… жалко, что их опять скоро на фронт отправят…