Изменники Родины

— Поглядите на первую пару! — сказала Клавдия Ивановна, когда они с Венецким включились в общий ритм танца. — Новый зондерфюрер в нашу Марусю влюбился, ни на шаг не отходит… Да и он ей, видно, нравится… Что ж, молодые…

В то же самое время Виктор, механически перебирая клапаны гармони, повернулся к присевшему с ним рядом Володе и сказал, указывая глазами на ту же первую пару:

— А видно теперь Андрюшке Новикову будет полная отставка!

— Андрюшке Новикову? А где он? — встрепенулся Володя.

— Кто его знает? Он из плена по дороге бежал, еще не доходя Липни… Вероятно, где-нибудь в деревне… Но Маруся-то была его любовь… А теперь ему до нее не дотянуться — это точно!..

В промежутках между танцами пленные спели несколько украинских песен, потом пели немцы — запевал неугомонный Эрвин; зетем опять пел липнинский хор, и опять танцевали.

— Эх, руки устали! — потянулся Виктор. — А ногами поработать хочется!.. Поиграй-ка ты теперь!..

И он передал гармонь своему непосредственному начальнику, Ивану Вышняченко.

Освободившись от гармони, Виктор подхватил хорошенькую Зиночку Тимченкову и пустился в пляс, не жалея новеньких сапожек; а с противоположной стороны зала на них жгучей ненавистью сверкнули глаза Александры Степченковой.

Когда все уже немного устали от танцев и пенья, с неожиданным успехом выступил часовых дел мастер Иван Иванович Соколов.

Этот человек, небольшого роста и самой неприметной наружности, появился в Липне неизвестно откуда. Он пришел к бургомистру с просьбой помочь ему, рассказал, что бежал из плена, что он москвич, и в этих краях у него нет ни родных, ни знакомых, что без документов его могут забрать в лагерь — и Венецкий сделал этого человека липнинским гражданином.

Получив документ, Соколов взял патент на ремонт часов, примусов, швейных машин, велосипедов и прочей мелкой механизации.

Этот незаметный человек оказался замечательным исполнителем юмористических рассказов и анекдотов; весь зал хохотал так, как, вероятно, никто из присутствующих не смеялся с самого начала войны. В перерывах между танцами и песнями его вызывали целых четыре раза.

Особенно всем понравились армянские анекдоты, сопровождаемые песенкой:

Гулиджан, Гулиджан!
Не ходь моя лавка!
Ты торгуешь баклажан,
Разным сортом травка…

Так и осталось после этого вечера за часовым мастером прозвище «Гулиждан»…

В конце бала к Венецкому неожиданно подошла разряженная, раскрасневшаяся от танцев Фруза Катковская:

— Сергеич! Давайте мы с вами помиримся!

— Помиримся? — переспросил бургомистр. — А разве мы с вами ссорились?

— Ну, да! Вы же меня ругали тогда за хлеб, ну, и правильно ругали, и вообще вы меня чего-то невзлюбили, а ведь я — баба неплохая!..

И, увидев, что Венецкий смеется, продолжала:

— Это все дело прошлое!.. А теперь — давайте станцуем!

Николай расхохотался и пошел с ней танцевать в знак примирения. Сегодня в его глазах все были хорошие, добрые и симпатичные люди, даже Фрузка, которую он вообще-то недолюбливал, но в этот праздничный вечер он был согласен, что она «неплохая баба».

* * *

Праздник закончился около трех часов ночи. Сигналом к концу послужил отъезд немецких гостей, которые уехали на машине, чтобы к утру уже быть на месте своей службы.

Местные гости расходились во все стороны большими шумными толпами.

Последними вышли из здания комендатуры хозяин города и та, которую народ называл его женой.

Свет в зале Венецкий выключил своей рукой, а когда они с Леной вышли на улицу, погасли окошки и на втором этаже, где жили коменданты.

Ночь была тихая, морозная; круглая луна сияла посередине безоблачного звездного неба и щедро заливала своим светом засыпанную снегом Липню.

Ветви огромных, старых лип, на одной из которых в недалеком прошлом казнили шеф-полицая, были покрыты инеем, и этот иней ярко искрился и переливался в лучах лунного света.

Николай и Лена медленно шли рядом, любуясь чудесной ночью.

Никогда еще они не чувствовали себя такими близкими; нивидимые стены между ними рушились одна за другой; первая стена отчуждения растаяла в ту бессонную ночь, когда они в темной комнате, при свете печурки рассказали друг другу все то, о чем никому не рассказывали; вторая преграда рассыпалась, когда он, неверующий, выросший в неверующей семье, пришел в ее церковь, на ее клирос…

А сегодня рухнула еще одна преграда, когда никогда не танцевавшая Лена не отказала в этом любимому человеку…

Темной ночью, накануне войны, пробился маленький, робкий росток, за полгода больших испытаний он вырос, зазеленел, расцвел пышным цветом, имя которому — любовь…

Неожиданно далекий странный звук нарушил торжественную тишину прекрасной зимней ночи…

— Что это? Автоматная очередь?…

Венецкий остановился и прислушался…

Звук повторился; затем послышалось несколько хлопков, напоминающих отдаленные винтовочные выстрелы.

Кто мог стрелять? Полицаи? Винтовки у них были, но автоматов не было. Кроме того, они все до одного были на вечере, и все, кроме двух, оставшихся дежурить, пошли по домам без всякого оружия…