Измены

Звуки от машин — нескончаемой какофонии клаксонов, скрежета покрышек и визга полицейских сирен — проникали сквозь два узких окна, выходивших на проезжую часть. Никто, кроме нее, казалось, даже не замечал всего этого, видимо, из-за того, что они все разговаривали так громко, в быстром темпе, который соответствовал ритму города. «Перебивать кого-то, в то время, когда тот говорит, уже стало общепринятой привычкой Нью-Йорка», — решила Лорис.

Сидя на полу, но отдельно от всех, ей стало интересно: неужели она когда-нибудь приспособится к этому новому миру, частью которого она так хотела стать? Другие присутствующие девочки были ненамного старше ее, но их манеры и поведение создавали видимость людей, искушенных в житейских делах.

Они все наносили макияж и делали модные прически, а их одежда была слишком откровенной. В основном все они были без бюстгальтера! На Лорис же было темно-синее бесформенное платье с длинными рукавами и высоким воротом, отделанное белыми манжетами и воротником. Она твердо знала, что была единственной девственницей в этой компании, и знала, что об этом все знают.

Лорис стала ощущать себя пришельцем с другой планеты. Не помогла даже смущенная улыбка, вызванная ее видом, у одного из молодых людей, потягивающего пиво в противоположном углу. В оправдание себе она возмутилась, какое он имел право так уставиться на нее, хотя его вид, казалось, тоже не очень-то соответствовал остальным парням.

Как почти у всех ребят, на нем были джинсы, широкий кожаный ремень с клепками на манер вестерна, небрежно сидевшая рубашка и ботинки стиля «вестерн». Но если другие носили джинсы модного покроя, то на нем были избитые классические джинсы фирмы «Левис», и если у тех на ботинках были вставки причудливых узоров из змеиной кожи, его же ровные коричневые ботинки были поцарапанными и пыльными. Если для других «вестерн» был последним писком моды, то для него, Лорис поняла, эта одежда была второй кожей.

У него были действительно жесткие черты лица и тяжелая, мускулистая фигура ковбоя. Чувственный, видимо, сладострастный разрез его рта поэтому был более удивительным. Очевидность присутствия крови американского индейца выражалась в его широких скулах, темных, густых бровях и прямых черных волосах. В нем была какая-то сила, одухотворенность, которая беспокоила и излишне интриговала Лорис.

Откинувшись, Лорис отглотнула свой «Коук» и поймала себя на том, что ей интересно: из-за скромности или высокомерия он не вступает в поднятую дискуссию о современном состоянии театра. Уголком глаза она смогла заметить, что, отвернувшись, он внимательно прислушивается к спору.

— До сих пор еще не сделано ничего оригинального, — заключил бородатый сценарист Боб. — Голливуд налегает на классику тридцатых и сороковых годов. А Бродвей...

— Бродвей не делает ничего, кроме старых постановок и британских вещей, — перебила его Пат, подходя к Лорис.

Недовольный Боб продолжил:

— Долгие годы Бродвей был коммерческим, а сегодняшний Бродвей, бастион авангарда, становится просто порочным. Благодаря нашему президенту, этому второразрядному актеришке, дотации на зрелищные мероприятия были урезаны до минимума.

— Расскажи мне об этом.

Выполнив свои обязанности хозяйки дома, Пат плюхнулась на подушку рядом с Лорис.

— Мои предложения отсылались назад столько раз, что я начала чувствовать себя, как Форд Пинто.

— Это не только вопрос денег, — поправил ее Боб. — Давай посмотрим с другой стороны. Нам, американским артистам-авангардистам, нечего сказать. Победил авторитет, истэблишмент. Нас полностью кастрировали.

— Дерьмо.

С таким коротким, решительным замечанием, смягченным легким деревенским акцентом Кэл Ремингтон наконец-то вступил в разговор.

— Осталось столько недосказанного, что необходимо донести до всех. Но, наверно, легче просто сидеть здесь и ныть и стонать о денежных проблемах, вместо того чтобы что-то делать.

Он с шумом поставил банку с пивом на пол.

— Я не знаю как вы, ребята, но мне больно слушать это интеллектуальное дерьмо каждую субботу.

Кэл поднялся во весь свой рост в шесть футов два дюйма.

— Я думал, что причиной наших собраний здесь у Пат является создание новой театральной труппы. И вместо того, чтобы просто разглагольствовать, почему бы нам всем не положить наши деньги туда, где пока присутствуют только наши языки.

Покопавшись в кармане своих потрепанных джинсов, он вытащил двадцатидолларовую бумажку, на которую предполагал прожить уик-энд. Он знал, что дома у него ни гроша, но все-таки хлопнул ее на рахитичный шаткий книжный шкаф, рядом с которым сидели Пат и Лорис.

— Если мы все будем откладывать по двадцать баксов в неделю, за шесть месяцев с небольшим у нас наберется достаточно денег поставить наш первый спектакль.