Измеряя мир

Ночью, когда Ойген не мог спать — больше от возбуждения, чем от шума моторов, да еще от храпа ирландского напарника по каюте, начался настоящий шторм: волны со страшной силой били в стальной корпус парохода, моторы ревели, и когда Ойген, качаясь, вышел на палубу, в него с такой мощью ударила высокая волна, что его чуть не смыло за борт. Мокрый с ног до головы, он поспешил назад в каюту. Ирландец прервал свою молитву.

У него большая семья, сказал он, с трудом подбирая немногие известные ему французские слова, он за нее в ответе, ему никак нельзя умирать. Его отец был жестокосердым человеком и не умел любить, его мать рано умерла, а вот теперь Бог хочет забрать и его.

Его мать еще жива, сказал Ойген, а отец много чего любил, только не его. И он не думает, что Бог уже готов призвать его к себе.

На следующее утро океан был спокоен, прямо как большое озеро. Капитан несколько раз склонялся над своими картами, смотрел на секстант и сверялся с хронометром Харрисона. Они сильно сбились с курса, придется брать новый запас горючего.

Корабль причалил к берегам Тенерифе. Глаза слепил яркий свет, с балкона только что возведенного здания таможни на них с любопытством смотрел попугай. Ойген сошел на берег. Мужчины выкрикивали команды, грузили ящики, туда-сюда семенили мелкими шажками полуголые женщины. Нищий просил подаяние, но у Ойгена вообще уже не осталось денег. Открылась клетка, и свора орущих маленьких обезьян кинулась наутек в разные стороны. Ойген покинул гавань и пошел, ориентируясь на контур конусообразной горы. Интересно, а каково это стоять на вершине? По-видимому, далеко все видно. Воздух был совершенно прозрачный.

У края дороги стоял памятный обелиск. Рельеф на нем изображал гору, а рядом с ней — человека с шарфом, в сюртуке и цилиндре. Надпись Ойген не понял, за исключением имени. Он сел на обломок скалы, пускал в воздух кольца дыма и смотрел на изображение на обелиске. Какой-то местный, в пончо и шерстяной шапочке, остановился рядом, показал на обелиск, сказал что-то по-испански, потом показал на землю, снова вверх, опять на землю. Многоножка с непривычно длинными усиками ползла по штанине Ойгена. Он оглянулся. Как много новых растений. Вот бы интересно узнать, как они все называются. А с другой стороны, подумал он, кому это нужно? Это же всего лишь названия!

Ойген дошел до обнесенного стеной сада, калитка стояла открытой. По стволам деревьев карабкались орхидеи, голоса сотен птиц наполняли воздух. Вблизи вновь строящейся стены росло очень толстое дерево. Кора его вся потрескалась и была очень жесткой, наверху ствол разветвлялся, превращаясь в пышную крону. Ойген неуверенно встал под тень дерева, прислонился к стволу и закрыл глаза. Когда он их открыл, перед ним стоял человек с граблями в руке. Незнакомец тут же начал ругаться. Ойген мягко улыбнулся. Дерево, вероятно, очень старое? Садовник топнул ногой и показал на выход. Ойген извинился, он лишь немного отдохнул и даже в какой-то момент подумал, что стал кем-то другим или вообще растворился, такое тут приятное место. Садовник угрожающе поднял грабли. Ойген быстро ушел.

Пароход отчалил рано утром, через несколько часов остров скрылся из виду. Целыми днями океан оставался таким спокойным, что Ойгену казалось, пароход вообще не движется. Но мимо постоянно проходили корабли с надутыми ветром парусами, два раза повстречались даже пароходы. Однажды ночью Ойгену показалось, будто он видит вдали огненные вспышки, но капитан посоветовал ему не обращать на это внимания: океан посылает обманные видения, миражи, иногда так и кажется, что он грезит как человек.

А потом опять поднялись сильные волны, из тумана вынырнула какая-то птица с взлохмаченными перьями, прокричала дурным голосом и снова исчезла. Ирландец спросил Ойгена, не объединиться ли им, может, открыть вместе дело, маленькую фирму.

А почему бы и нет? сказал Ойген.

У меня есть сестра, сказал опять ирландец, она пока не устроила свою жизнь, красотой не блещет, но умеет хорошо готовить.

Готовить? сказал Ойген. Вот и отлично.

Он набил трубку остатками табака, пошел на нос корабля и долго стоял там со слезящимися на ветру глазами, пока в вечерней дымке что-то не нарисовалось: сначала полупризрачное, далекое от реальности, а потом все более отчетливое, и капитан с улыбкой сказал: Нет, на сей раз это не химера и не фантом, это — Америка.