Изнанка

За всю свою недолгую карьеру Андрей сшил всего две вещи на пуговицах. Одну – для несостоявшейся тещи, Танькиной матери, женщины выдающейся глупости и столь же впечатляющих размеров. Липучки были слишком грубы для невесомой струящейся ткани – серо-стального итальянского крепдешина; а молния, даже самая тонкая, бугрилась на квадратной спине горным хребтом, невысоким, но выразительным. И Андрей, пробежавшись по любимым магазинам фурнитуры, купил десяток овальных полупрозрачных пуговиц. Они были похожи на леденцы, их хотелось положить в рот и катать там до томной сладости, до полного растворения. Андрей нежно, всего несколькими стежками закрепил пластмассовые кругляшки на положенных местах, мимолетно позлорадствовав: он не купил ни одной запасной, так что в будущем несчастной дуре придется изрядно помучиться, подыскивая замену.

Вторую вещь с пуговицами, точнее, с одной, авторской работы, огромной, размером почти с кофейное блюдце, он сшил для Капли.

Эту странную женщину-девочку Андрей часто видел на показах второсортных и начинающих дизайнеров, где стал бывать после расставания с Танькой. Небольшого роста, с узкими плечиками – чуть больше размаха крыльев канарейки. Двигалась она рывками и будто вразнобой, с пластикой марионетки. На выступающих планках ключиц сверху крепилась изящная шея, на ней голова: удлиненная, с большеротым лицом и взъерошенным стожком светлых волос; снизу – девчоночье безгрудое тело, тонкие руки с бледными кистями и ноги с красивыми округлыми коленями.

Она необычно одевалась, и Андрей долго не мог понять, шьет ли Капля свои немыслимые шмотки сама или отоваривается в специализированном секонд-хенде, куда свозят барахло, надоевшее европейским и американским фрикам. Даже летом на ней можно было увидеть узкое пальто – фиалкового цвета, длинное, мягкое на вид, с огромным капюшоном, который болтался на спине раскрытой пастью бегемота. Еще одной любимой Каплиной вещью был полосатый зелено-оранжевый свитер, связанный из пряжи толщиной в карандаш.

Ее юбки были коротки по полной незаметности или, напротив, длинны настолько, что ими можно было заметать следы. Брюки она тоже носила: галифе, шаровары, бриджи, цветастые, полосатые, в змеящихся орнаментах – любые, кроме скучной сине-черной классики. Но однажды она пришла в штанах, которые Андрея просто заворожили. Они были сшиты из сотен кусочков разной фактуры и цвета. Бархат соседствовал со штапелем, плотный индийский шелк – с мелко-рубчатым вельветом, английская шерсть – с африканским, вручную окрашенным хлопком. Бордовый и лазурный, салатный и охристый, маренго и фисташковый, нежный пепел розы и плюющаяся цветом фуксия – здесь было все. До полного умопомрачения идею доводили декоративные швы и мережки, пристроченные обрезки кружев, мелкие цветы, вышитые бисером, нитками мулине и шелковыми лентами.

Андрей знал, как называется этот фантастический стиль: крейзи-пэчворк, развлечение скучающих английских леди и идеальных американских домохозяек. Безумные штаны и их носительница подходили друг другу как нельзя лучше. Андрей весь вечер пялился на Каплю и не удивился, когда после показа она подошла и предложила поехать к ней, на Калужскую – «потусить».

Под утро, когда компания из художников, дизайнеров и просто любителей выпить на халяву покинула тесную двушку, Капля нашла Андрея на кухне, где он спал, положив голову прямо на стол.

– Эй. Тебя Андрей зовут? Все уже ушли.

Он вскочил, потер лицо. Капля стояла совсем близко и смотрела на него снизу вверх. Ее глаза были цвета вываренных почти до белизны голубых джинсов; от нее пахло корицей, земляничным мылом и как будто нафталином, как в мамином гардеробе. На ней все еще были те самые штаны. Андрей опустился на табуретку, медленно провел ладонями по Каплиным ногам – от бедер до колен и обратно. Закрыл глаза. Снова пробежался пальцами. Бархат. Шелк. Кружево. Бисер. Теплая кожа. Запрокинутая голова. Учащенное дыхание. Влажные тела на несвежей постели.

Он застрял там на пять лет.

Это произошло как-то само собой. Будто кто-то решил, что Андрею можно дать передышку. Будто кто-то знал, как он устал нажимать на кнопки чужих звонков, слушать звучные переливы и рвущий тишину звонкий треск (у Вальки был именно такой звонок, занозистый, как неструганая доска). Будто кого-то так же, как Андрея, оскорбляла необходимость просить об одолжении – если не словами, так действиями.

Он задержался у Капли до следующей ночи, потом еще на сутки. После они сходили на какой-то показ, и вечером, когда все участники очередной пьянки разошлись по домам, он снова остался. Они ели, пили вино и чай, выходили из квартиры и возвращались, ложились в постель и вставали из нее. На кривом гвозде, вбитом прямо в стену у входной двери, висело два комплекта ключей, и Андрей однажды автоматически сунул его в карман. И этот факт, и само присутствие Андрея Капля принимала как растения – изменение погоды: без удивления, сопротивления, радости или печали.