Изнанка

Я начал приспосабливаться и к его Городу, открывая вместе с Отчётливым Хозяином разнообразие пространств внутри этого Сверхгиганта, который порой мне тоже казался существом. Я двигался в Отчётливом, а он – в Городе. По крайней мере, в этом мы были похожи.

7

Пройдя сквозь коридоры разнообразных шумов, Хозяин перемещается в пространство новых возможностей. Ему нужно какое-то вещество для смачивания пересохших камерных стенок, которые причиняют ему боль, и он перемещается в пространство избавления от боли. Оказывается, в наружном мире Гигов есть и такие. Кто-то должен дать ему избавление. Отдать или подарить. Я не знаю, почему Хозяина мучают какие-то слабые, обрушивающиеся сами собой стенки. Я вижу, как дёргается тянущийся откуда-то от них разветвлённый канал, передающий хозяйскую боль. Через те стенки я и проник к Хозяину. Я не трогал их – они полуразрушились сами, не составляло никакого труда уйти вглубь, и я теперь настолько далеко, что не смогу узнать, восстановила ли стенки жидкость со сложным названием, которое произносит звонкий и яркий голос какого-то Гига по типу «она». Я пока не понял, что мой Хозяин отдал этой «ей» в обмен на жидкость. Прозвучало звукосочетание «картой». Что такое это «картой», мне ещё предстоит выяснить.

Звонкий голос гаснет. Мы отдаляемся от него.

8

Я фиксирую ещё одно загадочное слово Хозяина: «такси». Оно звучит несколько раз, как требование. Потом Отчётливый произносит звукосочетание, похожее на «штрассе». Вскоре ближний слой наружного мира рассекает новый шум. Из ниоткуда возникает камера, в которую мы перемещаемся. Она движется страшными рывками, сама. Она заставляет тело-мир Хозяина накреняться. Слои его отсеков вытряхивают из себя разные полусущества, трубопроводы вскрываются и разливаются, заполняя все близлежащее пространство, а мои подобия и полуподобия падают в кишащую кругляками и жгутиками муть.

Я вишу на отростках из последних сил, прицепившись к самой плотной камере, и уже едва не ныряю к своим подобиям и полуподобиям, отчаянно несущимся в разогретой и бунтующей субстанции, как вдруг камера со странным именем «такси» резко останавливается. Я понимаю, что мы преодолели какую-то часть Города и наконец, покинув такси, Хозяин проникает в свою неподвижную камеру для постоянной жизни. Здесь гораздо тише. Все полусущества внутри Хозяина успокаиваются, а трубопроводы вновь входят в свои берега.

9

Внутри своей личной камеры Отчётливый совершает множество привычных действий, не вызывающих у него ни волнения, ни размышления. Вместо его мыслей я считываю шум льющейся воды и довольно приятные голосовые сигналы, которые звучат как «ла-ла-ла» и, кажется, не выражают никаких смыслов. Самые узкие трубопроводы равномерно растягиваются и сжимаются, и видимые сквозь полупрозрачные стенки бляшки, кругляки и жгутики постепенно организуются в какое-то ритмичное следование друг за другом. Заворожённый, я смотрю на них, постепенно замедляющих своё движение.

Мир Хозяина опять накренился. Нас всех качнуло. Выдернуло из своих мест и отбросило на другие стенки, другие камеры. Я ушёл в жратву и не успел заметить, как всё существующее здесь помимо меня замерло, зависло, и теперь, словно издалека, звучит настоящий, чистый внутренний голос Отчётливого Хозяина.

10

«Какой тяжёлый день. И зачем только мне понадобилась эта командировка? Всё можно было проконтролировать так, через контрагентов. Да я там ничего особенного и не выиграл. Зря слетал. Кажется, просто хотел вырваться. Развеяться. Но разве сбежишь от рутины? Нет-нет, я сам ею забаррикадировался от кого-то или чего-то. От себя? Может быть, и так. От себя тоже на самом деле и не забаррикадируешься, и не сбежишь.

Да ты сухарь, Хельмут. Попытался сбежать от своей собственной нелюбви. Ничего и никого ты не любишь. Ни себя, ни работу. Ни Анну, ни отца, ни будущее, ни прошлое.

Маму я, кажется, любил. В детстве меня любовью не баловали. Мама была холодноватой: с тех пор как я себя помню, я помню и все её поцелуи поштучно. Мама была строга. Она терялась, когда разрушался порядок. Теряла способность радоваться. Страшно было её погрузить в это унылое растерянное состояние. А отец? Ну, вот ему удалось. Он сбежал от всего этого. Увлёкся своей независимостью. Ну и что в итоге? Он зависим от всех, кто может с ним хотя бы поговорить.

Всё детство нам внушали: нужен порядок, прививайте себе любовь к порядку. "Любовь" – это слово звучало слишком сильно на фоне всего остального. Не сочеталось как-то. Торчало. Какой-то непорядок. Не может быть упорядоченной любви.

Я не знаю, что такое любовь. Надо быть честным с собой. Я не знаю ни что такое любовь к женщине, ни что такое любовь к себе. Неудивительно, что я никогда не хотел детей. Не думал о них. Я хотел чего-то иного, и оно всегда связывалось с работой, карьерой.

Успехом, возможностями. А теперь мне это поднадоело. Пожалуй, я теперь даже не знаю, хочу ли я хотя бы чего-нибудь.

Покоя. Хочу покоя. Надо уснуть. Завтра встреча акционеров. Надо спать. Не получается.