Изнанка прошлого

Я, еще не до конца веря, что это все только что происходило на самом деле, какое-то время стоял, таращась на кресло, где мне померещилась Инесс. И пытался понять, приснилось ли мне это или происходило на самом деле.

* * *

После прошедших событий жизнь потекла подозрительно спокойным, мирным чередом. Инесс мне больше не мерещилась и не приходила по ночам, но я подсознательно ждал, что она вернется. Я ждал полнолуния, которое должно произойти в предпоследний день зимы, но до него оставалась неделя.

Решиться на то, чтобы помочь ей — самая бредовая идея, которая только бы могла прийти мне в голову. Если Михаил Алексеевич и вправду спрятал ее тело в лесу чудовищ, то отправляться туда в одиночку истинное самоубийство. Но день ото дня я невольно возвращался к этим мыслям, прокручивая в голове разные варианты ее спасения. И только ловил себя на этом, старался тут же эти мысли гнать взашей.

Нарушить волю императора, вернуть к жизни вурду, объявленную предательницей на всю империю, да еще и переться в запретный лес — это нужно напрочь лишиться мозгов. Да и каким образом я это сделаю, если даже на одну ночь сбежать из дома для меня было большой проблемой. А чтобы съездить туда и обратно в запретный лес это по меньшей мере нужно три дня, а по-хорошему неделя. Инесс попросту требовала от меня невозможного.

Через четыре дня после обыска Арнгейеры вернулись в Варгану, словно бы ничего и не произошло. Стефан приступил к вверенным ему полномочия, возглавив счетную палату. О былой дружбе между нашими семьями и речи быть не могло. Но и вражды не было. Интуитивно отец и Стефан теперь сторонились друг друга. Я все гадал, куда делся Милош Арнгейер: казнили его или теперь император использует его так же, как Инесс — шантажирует им Арнгейеров? Но у императора все же имелись и другие рычаги давления на них — их собственные жизни и Милана. Скорее всего о судьбе Милоша мне теперь никогда не узнать.

Оставалась и еще одна нерешенная проблема — Глеб Быстрицкий. Как я и полагал, он не выдал Родомира. Отец ездил к нему несколько раз уговаривая и по-хорошему, и по-плохому, но тот стойко молчал. А допрос Родомира конечно же ничего не дал. В то время, когда меня подстрелил Родомир был в Карпосе, у него было много свидетелей, что он не покидал своего графства несколько месяцев. Теперь нам оставалось только дождаться приговора.

Дни были похожи друг на друга, как близнецы: я ходил в школу, каждый день тренировал и тело, и чародейскую силу. К концу недели отметил, что моя категория подросла еще на одну шкалу.

В школе без Григанского и Быстрицкого стало спокойно, и даже слишком. Все вокруг стали до противного приветливыми и дружелюбными, та же Жанна Клаус то и дело пыталась зазвать меня к ним за стол во время обеда.

Деграун и вовсе в первый день моего возвращения пытался завести со мной разговор о произошедшем на дуэли. Говорил со мной так, словно мы если уж не друзья, то точно старые приятели и кажется даже нацелился на то, что теперь его другом буду я. Но мне его общество едва ли было интересно, поэтому без всякого зазрения совести я его отшил. Мне вообще общество кого-либо из одноклассников было теперь не интересно. Все что меня волновало — доучиться последние четыре месяца и сдать экзамен.

С Милой мы не общались и даже не здоровались. Она теперь сидела с Жанной Клаус, после той вечеринки они теперь стали не разлей вода. Мила несколько дней то и дело бросала в мою сторону молчаливые, печальные взгляды, наверное, ожидала, что я захочу обсудить тот конфликт или возможно помириться, но мне этого делать не хотелось.

На третий день она таки решилась и подошла ко мне во время обеда, робко посмотрела и нерешительно села рядом, за столом сидело еще несколько одноклассников и стоило им наткнуться на мой взгляд, как они интуитивно отодвинулись подальше от нас. И когда мы остались почти наедине, Мила грустно произнесла:

— Мне грустно из-за той нашей ссоры. Не хочешь поговорить?

— О чем тут говорить? — пожал я плечами, чувствуя себя совершенно неловко.

Обсуждать отношения я никогда не любил, да и в общем-то не умел. Женщины каждый раз как-то умудрялись вывернуть все так, что я невольно ощущал себя мало того, что по-идиотски, да и еще виноватым во всем. Вот и сейчас Милана с ее грустным взглядом заставляла испытывать чувство вины, но упрямство не позволяло мне это показать, потому я привычно прятался за маской равнодушия.

— Все ведь было хорошо, — Мила жалостливо приподняла брови, положила ласково руку мне на плечо. — Такая нелепая ссора. Ты не находишь? Мы ведь были друзьями, а теперь даже не здороваемся. Знаешь, — она помешкала, опустила глаза, — мне плохо из-за этого. Я не могу ни о чем думать, кроме как о той ссоре. Но это все такая глупость, Яр! Может быть я была не права, может наговорила лишнего, и ты еще вспылил…