Изнанка судьбы

— Я не выйду за него, — устала повторять. Эти слова — как заклинание, которое не работает.

— Выйдешь, куда ты денешься.

В последние дни было ощущение, что я ступила в трясину и теперь бесполезно барахтаюсь. О свадьбе говорили как о решенном деле.

— Саймон еще мог бы все отменить, как глава семьи. Да где его искать? — вздохнула Фанни. — Элисон хорошо хоть при муже будет. А нам — побираться и жить милостью дяди.

— Саймон? Да он у маменьки из рук ест, а она сама не своя от радости, что избавилась от меня.

— Не говори так, Элисон. Мама желает тебе счастья. Мы все желаем. А Саймон терпеть не может сэра Оливера. Он бы ему снега зимой не отдал, не то что сестру.

— Какой он все-таки эгоист! — каждый раз, как я вспоминала о брате, становилось горько. — Неужели не мог хоть немного о нас подумать?

— Ты тоже эгоистка. Отказываешься выходить за Блудсворда, а он — наше спасение.

— Китти права. Семья важнее всего. Каждый делает что может. Ты старше, вот от тебя большего и ждут.

— Но как же… я ведь тоже человек? Тоже заслуживаю счастья? — Неуверенно это у меня как-то получилось. Словно я сомневалась в своих словах.

— Пф-ф-ф, хватит слез, — Китти приложила к шее кружевной воротничок. — Ну разве я не красавица? — воскликнула с таким искренним кокетством, что нельзя было не улыбнуться в ответ. — На свадьбе Элисон все кавалеры будут мои!

— Элисон, не будь такой переборчивой. Мы думали, к тебе и эсквайр не посватается, а тут целый граф. Что тебе не нравится? — спросила Фанни.

— Подумаешь, горбун, — поддержала ее Китти. — А у тебя припадки. И воображаемые друзья. Не будь эгоисткой, Элисон. Подумай о семье!

Может, она права? И я действительно эгоистка?

Я попыталась подумать о семье. Но вместо этого снова вспомнила вязкую тьму в глазах его сиятельства и предвкушающую улыбку на смуглом лице.

* * *

Первый раз я увидела графа Блудсворда в двенадцать лет, аккурат в свой день рождения. Цвела сирень, ветер обрывал с яблонь белые лепестки, и жужжали мохнатые пчелы.

Он приехал вместе с дядей Грегори. Я сначала и внимания не обратила — мы с Китти и Фанни играли в крокет во дворе. Солнце так и палило, словно уже лето, все захотели лимонаду, я сказала, что сбегаю — попрошу прислугу принести.

Побежала и наткнулась на дядю с его другом. Они как раз входили в дом. Хотела проскочить между ними, но дядя ухватил меня за плечо.

— Тпру, мисс Майтлтон. Куда вы так торопитесь? Разве вас не научили, что благовоспитанным девицам не следует носиться, как челяди?

— Будьте добрее, Грегори, — хорошо помню, как жутко стало, когда услышала этот медовый голос. День жаркий, а у меня мороз по коже. — Я ведь правильно понимаю, что это сама виновница торжества? В такой день следует быть с ней помягче, мой дорогой друг.

Я съежилась, попробовала выскользнуть. Не тут-то было. Дядя Грегори крепче сжал пальцы и укоризненно покачал головой.

— Где ваши манеры, леди? Поприветствуйте моего друга. Граф Оливер Блудсворд, член палаты лордов. Оливер, это моя племянница, Элисон Майтлтон.

— Доброго дня, сэр, — пискнула я. Сделала книксен и лишь тогда осмелилась посмотреть на него.

Отчего-то граф с первой минуты показался мне таким же страшным, как его родовое имя. Лицо у него было грубое, некрасивое — с большим носом, густыми почти сросшимися бровями и тяжелой челюстью, но смеяться над ним не хотелось. Над такими не смеются, их боятся.

Особенно мне запомнились глаза — две бездонные ямы, полные тьмы.

— Наслышан, наслышан. Вот вы какая, юная леди, — он говорил лениво, вроде бы небрежно, но так и ел меня глазами.

Я еще раз сделала книксен. И заверила, что мне очень приятно. Хотя приятно совсем не было.

Только когда он отвернулся, скинул с плеч плащ и отдал его дворецкому, я заметила, что друг дяди Грегори горбат.

* * *

А потом граф Блудсворд сдружился с папенькой и стал частым гостем в Гринберри Манор. Всякий раз, видя меня, он пакостно улыбался и спрашивал, как у меня дела. И еще иногда дарил конфеты.

Я брала подарки — отказываться было неловко. Если отказаться, граф начнет расспрашивать, почему я не хочу конфетку и что случилось. И если при этом рядом окажется маменька или кто-то из взрослых, они непременно примутся стыдить меня за невоспитанность. А граф с благостной гримасой будет рассуждать, что, мол, кто же поймет этих детей. Дети с их безмятежными радостями так бесконечно далеки от угрюмых озабоченных проблемами взрослых. Детство прекрасно, так будем снисходительны к капризам юной леди.

Так что конфеты я брала, но не ела никогда. Все казалось, что они пропитаны ядом или еще какой гадостью. Иногда я даже представляла, как граф разворачивает хрустящую золоченую бумагу, в которую завернуты конфеты, медленно, со вкусом облизывает их, высунув толстый красный язык, а потом заворачивает обратно. Фу, противно.

Я их даже детям слуг не отдавала — никого так не ненавидела, чтобы подсовывать конфеты, которые облизал его сиятельство. Просто выкидывала или прятала.