Изнанка свободы

Знала, но отчего-то мне стало так больно от этого подтверждения. Снова вернулись мучительные воспоминания о сарае в анварских лесах. Я надеялась, что уже похоронила их навсегда: не снятся больше кошмары, и даже ненависть потухла.

Время — могучий лекарь, но рассказ Кайлы разбередил память. И снова все, как будто вчера — страх, беспомощность, унижение.

А потом я очень рассердилась на себя за свою наивность. Жизнь не похожа на романы, маг сам не раз твердил мне об этом. Глупо верить, что в глубине его души таятся ростки добра. Каким бы милым и заботливым не выглядел Элвин иногда, это — не более чем маска.

Что прячется под ней, я не знаю.

Я изводила себя весь день мыслями, что надо обязательно что-то предпринять. Не могу же я просто сделать вид, что ничего не случилось. Насилие над женщиной — самое мерзкое преступление, какое только можно представить, оно не должно сойти ему с рук!

Если это правда, конечно. Вдруг, Кайла солгала? Но зачем ей нужно было это делать?

…ни одного синяка.

…она говорила — держал магией.

Не знаю, что думать. Я бы спросила совета у Джаниса, но тот уехал. Собрался в одночасье, сказал, что у него дела на юге, но к Большой игре он вернется обязательно. И уехал.

Жаль. Он самый умный и рассудительный человек из всех, что я когда-либо встречала. И к нему всегда можно прийти со своими сомнениями, чтобы он все разобрал, разложил по полочкам.

А Тильда к рассказу Кайлы отнеслась скептически.

— Изнасиловал? Очень сомневаюсь. Эта девка сама чуть ли не прыгала на него.

— Почему он тогда не отрицал?

Она вздохнула:

— Потому, что идиот.

— Или потому, что это правда?

Фэйри пожала плечами:

— Какие бы слухи ни ходили про Элвина, в насилии его никто никогда не обвинял.

— Какие слухи?

Кое-что я уже слышала от Кайлы. Неприглядные подробности чужой жизни. Знать бы, правда ли это…

— Я не повторяю сплетен.

Элвин

В дневное время Арена производила странное впечатление. Рассеянный серый свет проникал сквозь щели и узкие оконца под потолком, ложился на грубо сколоченные лавки. Площадка казалась заброшенной. Не было беснующейся толпы, выкриков букмекеров, отсветов факелов на песке.

Мы спустились по выщербленным ступеням навстречу холодной тьме и острому звериному запаху. Вызванный мною светильник повис в воздухе, освещая проход меж клеток. Большинство из них были пусты.

Ринглус поежился:

— Неуютно как-то.

— Что, навевает воспоминания?

Он кивнул со смущенным смешком.

— Куда дальше?

— Прямо.

Справа раздалось жалобное поскуливание, ему вторил рык — не столько грозный, сколько испуганный. Прилетевшее с другого конца загона ответное ворчание — низкое, страшное, заставило зверя замолчать.

Из любопытства я отклонил факел немного в сторону. Свет скользнул по припавшему к полу силуэту — волк. Молодой, облезлый и тощий.

— Не понимаю.

— Чего ты не понимаешь?

— Ладно не топят. Хотя по таким холодам не помешало бы. Но они же их и не кормят. Какой смысл морить бойцов голодом?

Коротышка ухмыльнулся:

— Голодный хищник злее дерется.

— На фэйри это правило тоже работает?

Впереди послышались крики, рев неизвестного зверя и щелчки хлыста. Мы переглянулись и ускорили шаг.

Тренировочная площадка встретила нас пятнами свежей крови на песке, криками и руганью. В паре шагов от входа лежали трупы двух здоровенных ибернийских волкодавов — у одного распорото брюхо, другому отсекли голову — безупречный срез. Не всякий палач сумеет так с первого раза.

Чуть дальше на площадке здоровенный детина орудовал кнутом. Настоящим кнутом погонщика — длинная и гибкая полоса плетеной кожи, способная в умелых руках рассечь мясо до кости.

Под ударами бича корчился и визжал зверь, похожий на вставшего на задние лапы медведя. Седая шерсть, оскаленная клыкастая морда — пародия на человеческое лицо, длинные — в ладонь, почти прозрачные когти, по три на лапу.

Раны от ударов зарастали на глазах, но кнут все опускался и опускался, оставляя новые. Зверь трижды пытался напасть на обидчика, но громила был настороже. Напряженное, готовое к атаке тело всякий раз ловило удар кнута — злой удар, в полную силу. И новые пятна крови разлетались, ложась на песок темно-красным кружевом.

На площадке остро пахло потом и еще кислым, резким запахом с ноткой летних трав.

Так пахнет кровь фэйри.

Нехорошо портить людям развлечение, но я подумал, что если не вмешаюсь, они так и будут продолжать до завтрашнего утра. И, игнорируя возражения Ринглуса, направился к громиле.

Но не успел.

Вой перешел в скулеж, зверь отступил, скорчился. Издал почти человеческий, полный муки стон, и его тело поплыло, как кусок масла на сковороде. Громила выкрикнул что-то резкое, шагнул вперед, чтобы наградить последним ударом тощего голого мальчишку.

Кровавая полоса легла вдоль спины. Парнишка вскрикнул, скорчился и зарыдал:

— Не надо, мастер…

— Ты убил Терсу и Прайма.

— Я не хотел! Я не помню! Не могу, когда…

Его оправдания прервал второй удар наискось. Теперь, когда мальчишка был в человеческом обличие, раны не спешили зарастать.