Изнанка свободы

— Милые рюшечки, — говорит Элвин, медленно приспускает панталоны, гладит ягодицы, а потом резко взмахивает хлыстом. — Считай!

Это жутко, до невозможности жутко, но нет сил отвернуться. Меня словно заколдовали. В тишине слышен лишь свист хлыста, прерывающийся от слез голос отсчитывает удары, на алебастровой коже вспухают розовые отметины…

…обжигающая боль от плети и злой голос отца «Терпи, потаскуха!».

Дурнота рассеивает злые чары. Она находит внезапно и так сильна, что меня чуть не выворачивает прямо здесь. Не будь так страшно, я бы не сдержалась. Отворачиваюсь к стене, дышу медленно, глубоко, пытаясь удержать выпитое вино и легкий ужин, а из-за портьеры все так слышен свист хлыста и дрожащий женский голос, отсчитывающий удары…

Что-то горячее капает мне на руку. И снова, с другой стороны. Почему я плачу?

Безмолвно всхлипываю, сдерживая рыдания. Рядом, за шторой, в голос всхлипывает Иса:

— Двадцать.

— Хватит, — он тянет ее за волосы, принуждая подняться. Отбрасывает хлыст, целует и медленно расшнуровывает лиф платья.

— Можно я…

— Нельзя, — он подсаживает ее на подоконник напротив. Я мысленно вздрагиваю. Он сек не до крови, но все равно должно быть больно. Я помню, каково оно — сидеть сразу после порки…

Ничего, ничегошеньки не понимаю, потому что княгиня по доброй воле целует руку, которая только что наказывала ее, а потом обнимает и ласкает своего мучителя, пока он стягивает лиф ее платья и задирает юбки.

— Да сними ты уже эти проклятые панталоны!

Белая кружевная тряпочка соскальзывает вниз. Снова отворачиваюсь. Не хочу этого видеть! Не хочу ничего знать об этой мерзости!

…запах браги и пота, хриплое дыхание и боль…

Иса стонет, сперва тихо, потом все громче, в голос. Затыкаю уши, но от ее стонов и всхлипов не избавиться, они вонзаются в мозг раскаленной иглой.

Хочу сбежать, исчезнуть …

Жалобный женский вскрик, чуть позже тяжелый выдох мужчины.

Тихое:

— Отпусти меня. Сюда могут войти.

Его голос звучит почти нежно:

— Ты же любишь рисковать. Наслаждайся.

Пауза. Шорохи. Шелест одежды.

— Не надевай.

— Это уже слишком, милый.

— Да ладно, кто узнает?

Смех.

Стук двери, и я остаюсь одна в комнате, чтобы выплакать свой ужас, отвращенье и разочарование.

Intermedius

Фергус

Чад с кухни мешался с запахом дешевого эля, чеснока и человеческого пота. Выкрики, ругань и грубый хохот, гомон человеческих голосов. Такой привычный и даже родной для завсегдатаев «Старой клячи» гвалт.

Заведение папаши Бриггера — лучший трактир на сэнтшимской дороге — славилось демократичностью. Сюда захаживали вилланы из соседских деревенек, останавливались заезжие купцы, а, иной раз, и джентри. Сюда же из ближайшего — всего-то в получасе конного пути — Эсмура заглядывали виртуозы отмычки и кинжала. Здесь равно привечали любителей почесать язык и кулаки…

А еще здесь играли.

Играли весело, азартно — в карты да покер на костях.

И пили эль чуть позже. Победители, воздавая должное доброте леди Удачи. Проигравшие, оплакивая ее немилость. Пили, закусывали жареными колбасками, и сплетничали.

— Слышали? Граф Майтлтон-то женился! — нервный, плешивый мужичок, сообщивший эту новость своим собеседникам, приложился к кружке и захихикал. — Привез невесту ажно из самой Разенны, ближе не нашлося. Рыжая и на сносях. Будут в Гринберри Манор теперича рыжие лорды, — он сделал глоток из кружки и громко, одобрительно рыгнул, как бы показывал, что всецело поддерживает желание своего господина заиметь наследника. — Лорд Грегори, как увидел ее, говорят… ик… вызверился, что твоя собака. Он, сталбыть, думал — брат так и помрет бесчадным.

Рассуждениям внимала пара таких же потасканных забулдыжек. Никогда не встречавшие вживую своего графа, вилланы проявляли понятный интерес к первому человеку графства Сэнтшим и его наследнику.

Да и кого еще обсуждать за кружкой эля промозглым вечером в начале весны? Соседей да господ.

— Оно и лучше будет, — сплюнув ореховую шелуху на пол, сказал один из вилланов. — Паскудный человек он, лорд Грегори, не чета своему брату, храни Тефида графа Генри.

Эту пожелание было прервано разгоревшейся в углу картежников перепалкой. Мужчина с испитым лицом брызгал слюной и тряс за грудки своего соперника, обвиняя того в жульничестве и применении магии. Обвиняемый — темноволосый красавчик театрально-зловещей внешности — кривил алые губы и отворачивал лицо с подчеркнутой брезгливостью.

— Ишь, какой прилизанный. Из этих, штоль? — откомментировал внешность обвиняемого мужичок, только что рассуждавший о семейном счастье графа.

— Побьют, — выдал свое веское кредо его приятель-виллан. И снова сплюнул на пол шелуху от ореха.

Скандал меж тем нарастал. Красавчик нервно вздрагивал, закатывал глаза, всем своим видом давая понять, как страдает его чувствительная натура от такого нелюбезного обращения. И в тот момент, когда по всем законам жанра, кулак обманутого картежника должен был познакомиться с лицом плута, с молчаливого одобрения прочих посетителей трактира, за спиной обвиняемого выросли два амбала.

— Остынь, — сказал один из них сиплым голосом, и выразительно похрустел костяшками пальцев. — Чего гудишь?