Изнутри. Сборник литературных миниатюр

Ну наконец-то меня купили. Я долго томился на стеклянной витрине книжно-канцелярского магазина, что на первом этаже жилого дома, и толстый ленивый продавец годами не вытирал с меня и моих соседей пыль.

И вот мой новый друг, проходя мимо по тротуару, увидел меня. Он вошёл в магазин, подошёл к увальню-продавцу и дал за меня несколько монет. Продавец отсчитал сдачу, засунул в витрину свою отёкшую руку, поднял меня и отдал моему новому другу, даже не стряхнув с меня толстый серый слой пыли.

Художник взял меня, обтёр полой своего поношенного плаща и положил во внутренний карман. Сказал: «Спасибо», вежливо кивнул и вышел, придержав за собой дверь.

***

Теперь я рисую. Много рисую. Оказалось, что карандаши умеют рисовать от рождения, нужно только попасть в руки к такому человеку, который тоже умеет. И вот тогда мы начинаем переносить на бумагу все красоты этого мира. Мой друг больше всего любит рисовать красивые и необычные места. Благодаря ему я побывал в разных уголках нашего старинного города, и нарисовал: церковь с величественными куполами, заброшенную усадьбу с покосившейся крышей, песчаный карьер за городом, залитый ярким полуденным солнцем, и ещё множество картин, набросков, этюдов и зарисовок улочек, скверов, домов и заснеженных фонарей.

***

Недавно я понял, что, когда я рисую, я запечатлеваю в своей памяти всё, что мной изобразила рука моего друга-художника. Я не смогу нарисовать это сам, без него, разумеется. Но я помню и ощущаю места, в которых мы побывали. Я теперь знаю, например, что в старом здании больницы, нарисованной нами с фасада, когда на ней играл закатный свет, и начинали заниматься окна, лечат больных детей. Они там живут, и они смотрели в окна на моего друга-художника, и мольберт, прилипали к стёклам щеками и носами, и беззлобно показывали на нас пальчиками. В их скучных больничных буднях мы стали целым событием, и они до сих пор рассказывают друг другу о том, как их, и именно их рисовал уличный художник.

А ещё мы были за городом, и рисовали цветок ромашки на обочине дороги, что тянется вдоль засеянного пшеницей поля. Он улыбался, выглядывая из зелёной пушистой травы среди редких колосьев, и перебирал лепестками на ветру, а его тонкие перистые нежные листья были словно готовы обнять весь мир, если бы их на него хватило. До чего же приятно было рисовать это!

***

Мой друг предпочитает рисовать только простым черно-графитовым карандашом. Поэтому он везде носит с собой меня, свой верный простой карандаш, и маленький перочинный ножик для моей заточки. Вы считаете, что это неинтересно – рисовать исключительно нецветные рисунки? Позвольте! О, как глубоко вы заблуждаетесь. Нет ничего интереснее, чем рисунки моего друга, ведь на них во всех оттенках серого, черного и белого цветов можно увидеть и солнце, и свет фонарей, пасмурные утра и яркие закаты, и все наши с ним рисунки заставляют вас думать, что мир вокруг вас вдруг утратил цвета, но при этом в разы увеличилась чёткость и контрастность вашего зрения. Только если доведётся вам увидеть наши работы, вы поймёте, о чём я говорил!

***

Вот только жаль, что век графитового карандаша недолог. Рука художника с моей помощью переносит на картину всю душу мест, которые рисует. И, проходя сквозь меня на бумагу, эта душа впитывается в часть меня, и остаётся в ней на листе. И чем больше прекрасных моментов мы увековечиваем, тем меньше и меньше я становлюсь. Вот уже мой друг вставил меня в держатель, чтобы я не выпадал из руки. Ещё немного – и я исчезну, закончусь, растворюсь в десятках прекрасных картин. Спасибо, друг-художник, что взял меня в свою вечную жизнь – творчество! Нет ничего прекраснее этой участи для обычного простого карандаша!

Размышления старого велосипеда

Симпатичная худенькая женщина средних лет закончила срезать цветы в своём саду. Она распрямилась и положила охапку срезанных тюльпанов в плетёную корзину старенького велосипеда. Утро уже почти вступило в свои права, и солнце поднималось вверх над горизонтом. Пора ехать на базар. Женщина придирчиво осмотрела цветы и, наклонившись, сорвала ещё несколько ромашек и добавила в корзину. Затем оставила велосипед у калитки сада и ушла в дом переодеться.

Велосипед задумался. Он служил своей хозяйке без малого два десятилетия. И повидал на своём веку достаточно много разного, чтобы научиться и размышлять, и рассуждать.

Он прошёл с ней свободную, беспечную, беспроблемную юность, когда она каталась на нём ночами по полям и улицам, мечтала, пела песни, разгонялась до свиста в ушах, не боясь ни кочек, ни ям, ни на дороге, ни в жизни.

Потом он прошёл с ней бурную, рабочую, тяжёлую молодость, потраченную ею на заботу о тех, кто рядом, на достижение возможных и невозможных целей, на познание себя, на исправление ошибок, на приобретение опыта. Он пригождался ей как рабочая лошадка, верная и порой незаменимая.