Изобилие

Потом мы идем домой. Я тащу сумку, а мать катит другую, на колесиках. Наш дом – общежитие от мебельной фабрики, там давно все перемешалось, комнаты приватизировали, электрические плиты растащили из кухонь, в первый этаж вселились беженцы из Казахстана… Мать когда-то работала на фабрике, но ее сократили по болезни, теперь получает пенсию, которая даже не ощущается. А я нигде не работаю, после девятого никуда не пошла – что толку… Мать целыми днями сидит на Торговом, а я валяюсь дома, в мерзкой комнатешке три шага на пять, или торчу у Светки, слушаем музыку. Вечером ухожу на улицу. Мать не орет, когда я прихожу среди ночи или утром, привыкла. А меня и она, и эта нора достали…

И вот я надеваю кожаную мини-юбку, белый свитерок, подвожу глаза и ухожу. Стоят последние теплые вечера, кончается август. На Торговом светло от множества фонарей, ларьки работают всю ночь и светятся разноцветными лампочками. Бутылки, шоколадки, сигареты, презервативы, зажигалки, жвачка… Тут постоянно тусня, музыка играет, бабки уговаривают купить стакан семечек, парни подкатывают на тачках за бухлом, и есть шанс провести ночь классно.

Я покупаю пластик «Орбита», чтобы изо рта вкусно пахло, встаю под фонарь и смотрю туда-сюда. Иногда, правда, бывают истории, но я научилась выбирать тех, с кем весело и неопасно. А залететь я не боюсь, после аборта в прошлом году залетов не было.

– Хэй, киска, пошли с нами, повеселимся! – предлагает один из двух здоровюг в синих спортивных костюмах, с бутылками водки в руках.

– Не, – морщусь я.

– А чё? Пошли!

Я иду к другому фонарю, они – в другую сторону; с этими можно вляпаться нехило. Сразу по рожам видно. Сейчас бы толпу веселеньких, с девками, таких – ну, еще школьников. Где-нибудь потанцевать на хате, бухнуть, цивильно попихаться… Мать сейчас сидит на кровати, смотрит в пол, голову руками обхватила. Каждый вечер такое. А Светка ушла к Вовке. А я тут…

– Привет.

О! Это мне как раз! Прыщеватый колокольчик подгреб.

– Привет!

– Кх… ты одна?

– Ага.

– Может… ну, это… может, сходим куда-нибудь?

– Может, – говорю я и пытаюсь надуть шарик из жовки, а он смотрит на меня, такой робкий, пятнадцатилетний тинейджер, глаза бегают.

Кашлянул:

– Пойдем?

– Давай водки купим!

Мы подходим к ларьку «Минал», здесь водка самая дешевая (ну, из нормальных, конечно), паренек достает из кармана пачку пятисоток. Отсчитал, купил бутылку «Столичной».

Двухкомнатка, никого нет, пятый этаж. Родители где-нибудь на даче, а он вот решил…

– Ты запиваешь?

– Не-а.

На журнальном столике сало, немного сыра, хлеб, огурчики. Он запивает водку «Юпи», а я самодовольно не запиваю. Играет какая-то спокойная музыка, светит фонарик на стене. Хоть не весело, зато уютно. Выпиваем по две рюмки, он совсем не умеет пить и уже поехал.

– Ю-у… Юль, ты не торопишься?

– Не-а. Может, еще?

– Я все, а ты, конечно…

Я наливаю половину рюмочки, пью, съедаю ломтик сыра, пару ломтиков огурца. А он подвигается ко мне, кладет руку на колено. Ладонь потная, сам весь напряженный, перепуганный. Я смотрю на него и улыбаюсь.

– Юль, – шепчет он, и лицо его перед моим, и мы «сливаемся в поцелуе».

Потом на диване. Он шарит по мне руками, ему ведь все это ново, ему страшно и интересно. Мне забавно, я помогаю ему. У меня фигурка ничего, лицо тоже, ноги красивые, гладкие, волоски обпаливаю спичками.

– Юль, Юль…

Да, это, скорее всего, на всю ночь. Классно. Еще одна ночь, правда, не слишком веселая, зато не дома.

Сентябрь 1995 г.

Имя

Лариса сидела на скамейке, ожидая мужа. Заканчивался рабочий день. По бульвару спеша и не спеша двигались пары, компании и одинокие люди. Сейчас и Виктор выйдет из своей типографии, они традиционно, как почти каждый вечер, прогуляются до фонтана и пойдут домой. Ужин уже готов, по телевизору вечером детектив.

Прохладно, середина сентября. С тополей иногда тихо падают листья. Дышится глубоко, воздух хороший, вкусный. Конечно, как и всегда осенью, немного грустно. Ощущается, как жизнь течет, хоть и неплохо, но течет непрерывно, день за днем, день за днем. И не вернуть. Сладковатая такая, даже приятная грусть.

Вот придет Виктор, они обнимутся, и станет совсем хорошо.

Лариса посмотрела в сторону типографии. Пока нет. Снова перевела взгляд на деревья, на проходящих мимо людей.

К ней подошел молодой человек, сидевший до того на противоположной скамейке. Черная куртка, порванная и зашитая на рукаве, «молния» сломана. Брюки без стрелок, с пятнами, лицо сероватое, плохо выбритое, будто станком в спешке несколько раз там-сям провели и бросили.

– Извините, – заговорил он тихим, мямлящим голосом. – Извините, вы бы не могли сказать… Только, гм… В общем, как вас зовут?

Лариса недоуменно скривила губы, еще раз оглядела подошедшего. Задержалась на лице. Глаза унылые, блеклые, даже странно, как это он, с такими глазами, решился заигрывать. Она отвернулась.

Молодой человек не унимался:

– Извините, вы, может быть, меня не так поняли, но… понимаете, просто… ваше имя…

– Я вас не понимаю, – холодно сказала Лариса. – Странно вообще…