Изображая, понимать, или Sententia sensa: философия в литературном тексте

КАНТОР. Хотя и не совсем французский. Камю, он кто был? Писатель, философ? Как говорил Камю: «Хочешь пофилософствовать – пиши роман».

МЕДВЕДЕВ. Да. Я пытаюсь подумать… Да, наверное, вы правы, я в ХХ в. не могу назвать ни одного, я могу много назвать писателей-страдальцев.

КАНТОР. Хороших, да. Но на этот уровень не поднимался никто.

МЕДВЕДЕВ. Но писателя-философа…

КАНТОР. Я бы назвал последнего – Михаил Булгаков, наверное. Проблематичная фигура, и тем не менее…

МЕДВЕДЕВ. Ну, Владимир Карлович… Так сказать, вам как философу, не знаю, после имен Соловьёва и Достоевского того же – Булгаков, мне кажется, такая философия…

КАНТОР. Нет, я не сравниваю его ни с Достоевским, ни с Соловьёвым. Я говорю: он последний.

МЕДВЕДЕВ. …Боюсь этого слова, – попсовая достаточно.

КАНТОР. Это его так прочли сейчас. Вообще, на самом деле он-то был не попсовым человеком. Он был все-таки сын профессора богословия, он прошел очень хорошую богословскую школу в семье. Он был человек далеко не рядовой в этом смысле, и понимал, что он делает.

То, как его читают – ну, а как его могли читать еще? Вы понимаете, он изобразил (одну вещь только скажу, и будет сразу ясно) страну, где только у дьявола осталось воспоминание о Христе. Одного этого достаточно, чтобы сказать, что это не рядовая литература. Но этого никто не увидел. И как его изображают, действительно попсово, вы правы. Но он написал ужас.

МЕДВЕДЕВ. Да, пожалуй, соглашусь. Но здесь нам очень в Булгакове затмевает взгляд на него вот эта его невероятная популярность.

КАНТОР. Конечно.

МЕДВЕДЕВ. И то, что он стал самым читаемым писателем русским ХХ в. – это все, конечно, делает сложным. Вы знаете, он вошел во все мировые чарты…

КАНТОР. Я знаю, да-да.

МЕДВЕДЕВ…И, так сказать, на Западе нас знают по Булгакову.

КАНТОР. И по Достоевскому, замечу.

МЕДВЕДЕВ. Да. XIX век – по Достоевскому, ХХ век – по Булгакову.

КАНТОР. Нет. ХХ век – тоже по Достоевскому. Я об этом рассказывал студентам, повторюсь. Как-то я попал в Германию, там жил вместе с немецкими философами. Они говорят: «Вы чем занимаетесь?» «Русской философией». «Чем?» «Русской философией».

МЕДВЕДЕВ. Такого же не существует для них. Или?

КАНТОР. «А кого?» Я начинаю называть имена, как мне кажется: Соловьёв, тот, другой… Взгляд, ничего не выражающий. Я говорю: «Достоевский». «О, да. Достоевский – это величайший гений, самый великий философ».

МЕДВЕДЕВ. Да, Достоевский в этом смысле открыл какую-то правду о человеке. Занимаясь литературой, он вышел на высшие уровни философии. Если в России не было традиции картезианского рационального философствования, то в России была и богословская мысль, и в России была великая русская литература, литература Достоевского.

Каждый раз, разговаривая с вами, у нас с вами на телевидении и на радио уже приключалось, хочется мне по итогам этого разговора составить такой, знаете, список авторов упомянутых, в конце.

Мне кажется, что здесь поставлен один из рекордов программы «Археология». Тут, по-моему, было несколько десятков, если не сотня авторов упомянуто. Но, я думаю, что те слушатели, которые были с нами в этот поздний час, это оценили. И я хочу здесь к вопросу об этом как раз, упомянуть то, что вы сказали: о том, что Достоевский, это кто сказал – научил Россию жить сложно?

КАНТОР. Вячеслав Иванов, по-моему.

МЕДВЕДЕВ. Вячеслав Иванов. Научил Россию жить сложно. И вот это, мне кажется, самое главное…

КАНТОР. Не жить, а думать сложно.

МЕДВЕДЕВ…Думать сложно. Думать и жить сложно – от себя уже добавлю. Так что, мне кажется, здесь самый важный урок Достоевского для XXI века, потому что это век возрастающей сложности.

Владимир Карлович, я благодарю вас за этот разговор.

Наступление на разум. XIX и начало ХХ века

Вера в разум средь ночи

Самым чутким ушам
уже слышится смех сатаны.
Он смеется не зря.
Мы теперь это знаем, к несчастью.
Дурь настолько окрепнет,
 что разум предаст человек,
Выражаться научно
научатся темные страсти…
Но об этом не знает еще
девятнадцатый век.

Наум Коржавин. Конец века

Карамзин, или Сотворение русского европейца