Изображая, понимать, или Sententia sensa: философия в литературном тексте

Замятин боролся с идеологией, перспективы которой он увидел лучше многих. Дело не в одной России, а в системе насилия, которое организует мир по правилам сумасшедшего дома. За два года до романа он пишет: «Остричь все мысли под нолевой номер, одеть всех в установленного образца униформу; обратить еретические земли в свою веру артиллерийским огнем. Так османлисы обращали гяуров в истинную веру; так тевтонские рыцари мечом и огнем временным спасали язычников от огня вечного; так у нас, на Руси, лечили от заблуждений раскольников, молокан, социалистов. И не точно ли так же теперь? Константин Победоносцев умер – да здравствует Константин Победоносцев!»[687] Вообще возрождение русского великого инквизитора конца XIX в. в советское время увидел не только Замятин, но и Маяковский в своей великой комедии «Баня», где зрителю и читателю является руководитель окружающего мира Победоносиков.

Замятин, конечно, родил не только «1984» Оруэлла, но и социальную фантастику – «Неукротимую планету» Гарри Гаррисона (о столкновении жителей города, отделивших себя стеной от жителей леса). Машина благодетеля неуловимо напоминает машину для наказания преступника в новелле Кафки («Исправительная колония»). «Неизмеримая секунда. Рука, включая ток, опустилась. Сверкнуло нестерпимо-острое лезвие луча – как дрожь, еле слышный треск в трубках Машины. Распростертое тело – все в легкой, светящейся дымке – и вот на глазах тает, тает, растворяется с ужасающей быстротой. И – ничего: только лужа химически чистой воды, еще минуту назад буйно и красно бившая в сердце…». Но, если вспомнить, у Кафки машина вырезала на теле преступника его приговор. А вот, скажем, прямое продолжение Кафки: «Когда вошел R-13 (поэт. – В. К.), я был совершенно спокоен и нормален. С чувством искреннего восхищения я стал говорить о том, как великолепно ему удалось хореизировать приговор и что больше всего именно этими хореями был изрублен, уничтожен тот безумец.

– …И даже так: если бы мне предложили сделать схематический чертеж Машины Благодетеля, я бы непременно – непременно как-нибудь нанес на этом чертеже ваши хореи, – закончил я».

Но куда делся Бог и его разум? Ведь автор – сын православного священника, который не мог не помнить слов апостола Иоанна: «Знаем также, что Сын Божий пришел и дал нам свет и разум, да познаем Бога истинного и да будем в истинном Сыне Его Иисусе Христе. Сей есть истинный Бог и жизнь вечная» (1 Ин. 5, 20). Интересно недавнее исследование об этом романе, процитирую маленький отрывок: «Удивительно, но не осмыслив душу, в Едином Государстве вполне “успешно” осмыслили Бога. Религиозная символика вообще пронизывает роман от начала до конца. Так, Каменные скрижали Моисея выворачиваются наизнанку и становятся Часовыми скрижалями. Да и сам стеклянный город – антитеза Иерусалима. “…город подобен чистому стеклу… и не войдет в него ничто нечистое, а только те, кто написаны у Агнца в книге жизни”; а мы по сюжету романа знаем, что “в книгу жизни” попасть было непросто»[688]. И здесь становится понятна подмена божественных смыслов – совсем другими.