Изображая, понимать, или Sententia sensa: философия в литературном тексте

Это сказка, но очень ясна та общекультурная и не только фольклорная традиция, которой она принадлежит, ее исток – классическая английская литература, в которой понятия свободы, чести, личного достоинства являлись мерой человеческих отношений. Но именно эта мера есть у Толкиена. Ведь говоря о непрестанной и непримиримой борьбе Добра и Зла, Толкиен Добро понимает прежде всего как Свободу, а Зло как Рабство. Это основной принцип, по которому он разделяет героев романа: Черные Всадники тоже и могучи, и смелы, и далеко не глупы, но они рабы, прислужники Саурона, порабощенные до полного своего развоплощения; они потеряли человеческую плоть, теплоту, превратившись в нежитей, призраков, они бессмертные, но и не живые, «черные, словно дыры в темноте». И мечта Черного Властелина превратить в рабов всех обитателей Средиземья, в том числе и столь далеких от Мордора хоббитов, потому что «мерзкие рабы-хоббиты ему приятнее, чем хоббиты веселые и свободные». Поэтому борьба хранителей идет не только ради жизни (жизнь есть и у рабов, но такая жизнь не нужна героям Толкиена), борьба идет за свободное и, следовательно, достойное существование, поскольку свобода понимается писателем как основная характеристика добра. Существо, лишенное свободы, превращается в послушное орудие чужих сил, утрачивая право на самоопределение своей судьбы, не зная больше ничего кроме чисто физиологических ощущений – боли, страха, голода или сытости.

Вот с этим Злом – рабства и несвободы – и ведут борьбу герои эпопеи. И пусть перед нами сказка, но именно сказка может так открыто обратиться к вечным ценностям человеческого бытия, невзирая на их кажущуюся уже решенность, на когда-то уже случившуюся победу Сил Добра над Силами Зла; «…затишье, но потом Тьма меняет обличье и опять разрастается». И Фродо, хотя и бормочет: «хоть бы при мне этого не было», – вступает с ней в бой. И об этой извечной готовности человеческого духа, о необходимости этой готовности на борьбу со Злом и повествует эта сказочная и одновременно актуальная эпопея.

Немцы и структурирование русской культуры: литературно-философская рецепция

Художественных пересечений с европейскими творцами в русской литературе было немало: можно назвать испанские, французские, английские имена. Но с Германией отношения были много теснее, чем с другими странами. И пересечения эти были не только литературно-философские, они во многом определяли русскую жизнь. Нельзя забывать о раннем периоде германо-норманнского влияния, о том, что в голодные годы (мор, землетрясения) в XII столетии ганзейские купцы посылали в Великий Новгород корабли с зерном. Как показал известный русский историк Н.П. Павлов-Сильванский, «по части уголовного права мы находим в Русской Правде (Ярослава Мудрого. – В. К.) <…> всю систему наказаний известную германским варварским “правдам”»[791]. Далее – перерыв в несколько столетий – монгольское иго. Но уже в России послепетровской немцы, начиная с правящей династии, немцы-чиновники, немцы-ученые, немцы-управляющие, немцы-сапожники и булочники, – определяли многое.

Ответы на духовные вопросы русские люди в постпетровский период ищут в Германии. Немецкая философия объясняла русским их проблемы, учила их даже идее самобытности. Не случайно генезис славянофилов многие ученые ведут от немецких романтиков, ибо немецкий романтизм, по словам Т. Манна, – «это тоска по былому и в то же время реалистическое признание права на своеобразие за всем, что когда-либо действительно существовало со своим местным колоритом и своей атмосферой»[792]. Здесь стоит отметить, что первая славянская мифология была написана русским дворянином Андреем Кайсаровым на немецком языке после двухлетнего обучения в Гёттингене (вспомним пушкинскую характеристику романтика Ленского: «С душою прямо гёттингенской…») и издана поначалу в Германии («Versuch eine slavischen Mythologie». Göttingen, 1804). И лишь спустя три года, переведенная на русский язык немцем Андреем Аллером, была опубликована в России под слегка измененным заглавием («Славянская и российская мифология». М., 1807).

Россия не прошла школы античности. Но не пройдя этой школы, не просто европейской, подлинно христианской страной невозможно было стать, ибо христианство выросло на скрещении Ветхого Завета и античной мысли. Саксонец Иоганн Иоахим Винкельман (1717–1768) из города Стендаля написал «Историю античного искусства» (1764), заново открыв Европе античность. Жуковский перевел «Одиссею» с немецкого, после чего, по словам Гоголя, «вся Россия приняла <…> Гомера, как родного»[793]. Не говоря уж о том, что Жуковский, по соображению Белинского, перевел на русский язык европейский романтизм. Но тоже с немецкого.

Ученик Жуковского Пушкин написал отрывок, парафраз гётевского «Фауста». Но у него немец все же скорее эпизодический гость: