Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения

Одна из необычных особенностей этого пророчества — в переходе на множественное число второго лица, от антропологического анализа к прямому обращению, так что Гердер пророчествует перед самими славянами. Этот грамматический сдвиг происходит так резко и неожиданно, что переводчики иногда оставляли его без внимания и передавали вы как они[806]. Вольтер писал письмо Екатерине, Руссо обращался к своим «храбрым полякам», Гердер же использовал обе модели, сначала в своих записках 1769 года, взывая к «великой императрице», а потом, в 1791 году, в четвертой части «Идей», объявляя свои пророчества всем славянским народам. Жанр просветительского обращения доведен до своей крайней степени, охватывая одним махом, в одном вы, всю Восточную Европу от Адриатики до Карпат, от петровской крепости на берегах Дона до пражских шпилей на Влтаве. Если в путевом журнале он представлял себя вторым Монтескье, то теперь он видел себя вторым Руссо, призывающим славян к пробуждению и освобождению, возвращающим им их древние празднества.

В 1769 году Гердер предвидел большие перемены в Восточной Европе, уже не опасные для западноевропейской цивилизации. Славяне, полагал он, вернутся к своим старинным обычаям и мирному прошлому, так что их древняя история, сохранившаяся в фольклоре и открывшаяся благодаря этнографии, суждена им и в будущем. В заключении раздела, посвященного славянским народам, Гердер поручает их заботам, таким как он сам:

Поскольку в разных странах созданы полезные, превосходные труды по истории славянского народа, то остается пожелать, чтобы их пробелы были восполнены из других источников, чтобы исчезающие остатки славянских обычаев, песен и сказаний были собраны и чтобы, наконец, была создана «целостная картина этого племени» (Völkerstamm), чего настоятельно требует общая картина человечества[807].

Гердер только что пророчил славянам чудесное будущее, основанное на их древнем укладе, но теперь, когда он настаивал на этнографическом изучении этого уклада, явно подразумевалось его неминуемое вымирание. Взаимоисключающие альтернативы (вымирание и возрождение) смешиваются, разница между ними размывается во всепоглощающем научном стремлении поместить славян на «карте человечества» в сознании Просвещения.

В своих «общих размышлениях» Гердер предлагал читателям осознать свое собственное географическое положение: «Взгляните направо, на восток, и вы увидите чудовищные вершины, называемые Азиатской Татарией». Немецким читателям предлагалось бросить взгляд направо, по ту сторону Восточной Европы, совершить воображаемый скачок и увидеть из Веймара вершины Татарии. Далее Гердер предлагает представить географию Азии и Северной Европы как «снижающуюся под уклон равнину», от «татарских вершин на запад» и вниз к морю. Такой почти геометрический образ объяснял давление азиатских «орд» на Европу, которая в известном смысле становилась просто продолжением Татарии. Как неизбежное следствие, «между Южной Азией и Восточной Европой, между азиатским и европейским Севером образовалось некое сообщество народов, в которое вошли и некоторые крайне неразвитые племена»[808]. Сохраняя верность прежней идее двух потоков, которые здесь предстают в виде наклонной плоскости, Гердер подчеркивает двойственность срединного положения Восточной Европы, указывая на то, что сразу за ее пределами живут «неразвитые племена», устремляющиеся вниз по равнинам. Восточная Европа оказывается областью исключительного этнографического напряжения.

В наброске пятой части «Идей» Гердер планировал перейти к новой истории. Он так и не написал эту пятую часть, и созданный им труд остался работой по антропологии и древней истории. В плане ненаписанного продолжения Гердер наметил раздел «Север и Восток», посвященный Дании, Швеции, Польше и Венгрии, оставив Россию для следующего раздела, посвященного Африке, а также Ост- и Вест-Индиям[809]. Переход к новой истории принудил бы его разделить славянские народы на отдельные государства, как это описано выше. НЕ написав пятой части, Гердер сохранил свой образ антропологической, этнографической, фольклорной общности, восходящей корнями к варварам древности.

Чтобы оценить значение и оригинальность этой концепции, можно, к примеру, вспомнить о том, что Кант в своей «Антропологии» 1798 года отказывается говорить о Восточной Европе. Для Канта, у которого Гердер учился в Кенигсберге, позднее став его философским оппонентом, Восточная Европа как целое была составлена из ее современных частей: