Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения

Германское вторжение в Чехословакию и Польшу в 1939 году и последовавшие в 1941 году нападения на Югославию и Советский Союз отражают геополитический размах восточноевропейской политики Гитлера, предполагавшей завоевание этих стран, порабощение и истребление их народов. Цели эти были не только стратегическими и экономическими, но и в высшей степени идеологизированными; был в них и своеобразный академизм, поскольку на поддержку такой политики были мобилизованы немецкие профессора. Английские, французские и американские ученые участвовали в выработке версальских решений по Восточной Европе, немецких же призвали, чтобы их отменить; «западная наука» одобрила завоевание «Востока». От имени университетских экспертов Альберт Брахманн, профессор средневековой истории, объявил в 1935 году: «Наши научные исследования будут использовать при необходимости, чтобы поддерживать и отстаивать интересы германской расы». С началом войны, когда ему поручили приготовить для СС брошюру о «будущей судьбе Польши и Восточной Европы», он следующим образом подытожил историю вопроса: «Немцы были единственными носителями цивилизации на Востоке и, как сильнейшая европейская держава, защищали западную цивилизацию и несли ее нецивилизованным народам». Благолепные слова о «цивилизации», поддерживающие нацистскую политику в Восточной Европе, могут показаться гротеском, но формулировки Брахманна своими корнями глубоко уходят в западную традицию мыслей и выводов о Восточной Европе. Наследие XVIII столетия проступает и в столь же отвратительном суждении Отго Реке, знатока «антропологической ситуации в Польше»: в 1939 году он беспокоился, что в Восточной Европе даже немцы могли заразиться «расовым смешением, с сильными азиатскими элементами». Восточную Европу он стремился представить территорией, однородной в расовом отношении, отмечая, что обычно у тамошних жителей «голова короткая и круглая, низко расположенные и широкие черты лица, широкие скулы, примитивные носовые формации и густые, жесткие волосы»[926]. С помощью подобных подчеркнуто научных заключений обосновывались все аспекты немецкой политики в отношении Восточной Европы во время Второй мировой войны.

Конечно, так и тянет счесть изречения этих конкретных экспертов отвратительным тупиком, в который зашел определенный подход к Восточной Европе; однако на самом деле профессора проявили живучесть, а философские формулы — удивительную приспособляемость. Некоторые из тех же самых профессоров всплыли в послевоенной немецкой науке с теми же самыми формулами, отнюдь не дискредитированными и ловко приспособленными к идеологическим условиям «холодной войны». В 1952 году газета «Zeitschriftfür Ostforschung» заявила, что «граница между двумя цивилизационными сферами пролегла прямо через Европу»[927]. «Холодная война» стала столь важным этапом в развитии концепции Восточной Европы не только благодаря способности заимствовать и применять к новым условиям дискурс, восходящий еще к эпохе Просвещения, но и способности маскировать его культурные корни. Именно потому, что советский блок придал концепции Восточной Европы весьма существенное геополитическое наполнение, а Сталин куда успешнее Екатерины создавал выдуманную Вольтером империю, после Второй мировой войны стало возможно забыть, умалчивать или намеренно затушевывать тот факт, что разделение Европы было создано искусственно, как интеллектуальный продукт, в процессе непрерывного культурного конструирования. В 1946 году «железный занавес» Черчилля совпал с уже установившимся континентальным разделом — «от Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике», а при жизни следующего поколения эта линия прочно вошла в научную литературу о Восточной Европе. В самом уважаемом из послевоенных американских учебников, «Истории современного мира» P. P. Палмера и Джоэля Колтона, который был впервые опубликован в 1950 году и высоко ценится до сих пор, глава «Трансформация Восточной Европы в 1648–1740 годах» открывается словами: «Говоря о Европе в целом, ощутимая, хотя и неопределенная линия прошла вдоль Эльбы и Богемских гор к верховьям Адриатики»[928]. Эта фраза звучит как отголосок речи Черчилля и молчаливо оправдывает описания «Восточной Европы» как внутренне однородной общности, а не анахроничной, искусственной категории, удобной по аналитическим и идеологическим соображениям.