Изобретатель вечности: Повести, рассказы, очерки

Обстоятельства времени. ЕЩЕ и УЖЕ — это обстоятельства времени: тот, кто ЕЩЕ ЗЕЛЕНЫЙ, будет со временем УЖЕ СПЕЛЫМ, а тот, кто УЖЕ СПЕЛЫЙ, ЕЩЕ ЗЕЛЕНЫМ не будет уже никогда.

Не стоит об этом горевать. Есть у нас обстоятельства другого времени, времени, которое никогда не проходит.

Оно существует вечно.

ВЕЧНО — это такое же наречие, как ЕЩЕ и УЖЕ, но мы подчиняемся ему, как не подчиняемся другим обстоятельствам времени. Мы сливаемся с ним до того, что даже пишемся слитно…

Пока мы ЗЕЛЕНЫЕ…

Пока мы ЗЕЛЕНЫЕ, мы не отделяем себя от этого самого главного времени и пишемся слитно: ВЕЧНОЗЕЛЕНЫЕ.

Ни одно прилагательное не дерзнет писаться слитно с этим наречием, а мы дерзаем. Потому что мы ЗЕЛЕНЫЕ. ВЕЧНОЗЕЛЕНЫЕ…

А когда мы созреем, когда станем СПЕЛЫМИ, мы будем писаться слитно только с наречием СКОРО. Потому что жизнь очень скоро прошла.

СКОРОСПЕЛЫЕ… Нам осталось только это СКОРО как напоминание: скоро, скоро…

Пусть цветут ЗЕЛЕНЫЕ. ВЕЧНОЗЕЛЕНЫЕ. Пока их ЕЩЕ не стало нашим УЖЕ.

Непроизносимое Л

Эта история вызывает грустное чувство, и чувство это тем грустней, что в слове «чувство» не произносится В, а в слове «грустное» не произносится Т… Видимо, то, о чем здесь рассказано, носит не случайный характер…

Работало Л в слове ЗЕМЛЯ. Прекрасно работало. Стоя рядом с ударной гласной, оно в какой-то мере принимало на себя удар, — позиция небезопасная, но достаточно четкая и выразительная. Потому что, когда принимаешь удар на себя, твоя позиция значительно ясней, чем тогда, когда уклоняешься от удара. Таков закон звучания — незыблемый фонетический закон.

Словом, хорошо работало Л, и никого не удивило, когда его перевели в слово ОБЛАКО, что было, конечно, повышением по сравнению с ЗЕМЛЕЙ. И, понимая это, Л стало звучать тверже, хотя уже не так четко и выразительно, потому что стояло далеко от ударной гласной и не спешило ставить себя под удар. Некоторые даже читали его как В, чего раньше, в слове ЗЕМЛЯ, никогда не случалось.

Но ОБЛАКО есть ОБЛАКО, и в нем любое, даже не слишком звучное положение достаточно высоко, чтобы с ним считаться. Поэтому Л недолго держали в ОБЛАКЕ, а прямо из ОБЛАКА перевели непосредственно в СОЛНЦЕ.

Повышение — выше некуда. Радуются за Л его земляки: 3, Е, М и даже Я, которое редко за кого-нибудь, кроме себя, радуется.

Радуются, но вместе с тем и недоумевают:

— Что-то не слышно нашего Л там, на СОЛНЦЕ. Всех остальных слышно, а его нет. Уж не сняли ли?

Заглянули в грамматику: нет, не сняли. Пишут Л в слове СОЛНЦЕ по-прежнему, только не произносят вслух, потому что стало оно там непроизносимой согласной.

— Ну, дела! — удивляются земляки. — Было произносимым, а стало непроизносимым! Нет уж, братцы, лучше произносимым быть на ЗЕМЛЕ, чем на СОЛНЦЕ-непроизносимым.

Почему окно большое, а глазок маленький

В старину, которой не помнит уже ни один человек, а помнят только самые старые книги, жили-были в нашем языке два друга-синонима: ОКО и ГЛАЗ. Означали они примерно одно и то же, а назывались по-разному, и удивляться тут нечему: у синонимов такое бывает. И хотя значение у них было общее, но у каждого своя семья. У ГЛАЗА — ГЛАЗНИЦА, ГЛАЗУНЬЯ, потом еще малыш ГЛАЗАСТИК и самый маленький — ГЛАЗОК. Большая семья, не сглазить бы. А у ОКА — ОЧКО и ОЧКИ, затем ОКНО со всем своим выводком: ОКОШКОМ, ОКОННИЦЕЙ, ПОДОКОННИКОМ, — даже, представьте, врач ОКУЛИСТ и рыба ОКУНЬ. Что там говорить, семьи слов как всякие семьи: когда начнут расти, их уже не остановишь.

Но ведь слова не трава: каждое требует внимания. За одним нужен глаз да глаз, за другим — око да око… А чуть недоглядишь…

Обратите внимание: в семье ОКА выросло такое ОКНО, которое раз в сто больше своего родителя, а у ГЛАЗА ГЛАЗОК — каким был, таким и остался. В него если смотреть, то только из квартиры на лестничную площадку, а если оттуда в квартиру посмотреть, так и вовсе ничего не увидишь.

А в ОКНО откуда ни погляди — всё как на ладони: с улицы поглядишь — комната на ладони, из комнаты поглядишь — на ладони улица.

Обидно, конечно, ГЛАЗУ. Стыдно, что у других вон какие ОКНА, а у него — какой-то ГЛАЗОК.

— Ты чего, ГЛАЗОК, на лестницу пялишься?

— А чтобы видеть, кто пришел, чтоб не открывать постороннему. Как звонок позвонит, так тут и собираются сразу: и мама, и папа, и дедушка, и бабушка… Как перед телевизором.

— Неужели так интересно?

— А для того, чтоб не пускать постороннего. Или того, кого не хочется пускать.

— Скучно это. Надо бы всех впускать. Раз позвонил— заходи, гостем будешь. Так и жить веселее, откроешь дверь, а тебе — сюрприз. А если заранее подглядеть, не будет никакого сюрприза.

— Не будет сюрприза, зато не будет и неприятностей. Нам лучше потихоньку, незаметно, без сюрпризов.

Так вот почему этот ГЛАЗОК такой маленький: ему просто стыдно быть большим. ОКНУ не стыдно, оно у всех на виду: с какой стороны ни погляди, все в нем как на ладони. А ГЛАЗОК приучен к тому, чтобы не смотреть, а подглядывать, вот почему он так измельчал.