Изобретение науки. Новая история научной революции

Можно представить споры о приоритете и в отсутствие печатного станка, но нам не известны такие случаи до изобретения книгопечатания[111]. Если мы обратимся к прошлому, например к Древнему Риму, где Гален участвовал в публичных диспутах с другими врачами (нечто вроде дуэлей между математиками в Италии эпохи Возрождения), то найдем там серьезное соперничество между людьми, называвшими себя экспертами; однако там отсутствует согласие о содержании экспертизы и о том, как выявлять победителя{223}. Необыкновенное многословие Галена – его сохранившиеся труды насчитывают до 3 миллионов слов, причем это всего лишь треть его работ, – является следствием навязчивого и тщетного желания преодолеть это непреодолимое препятствие. По иронии судьбы, в университетах средневековой Европы врачей учили, что Гален является воплощением медицинской науки. В Риме существовала конкуренция между несколькими медицинскими школами (эмпирики, методисты, рационалисты), но явного победителя не было; в средневековом университете был один победитель и отсутствовала конкуренция[112], а в эпоху Возрождения печатный станок впервые создал условия для настоящей конкуренции – то есть для конфликта и победы.

В анатомии этот процесс начался значительно позже, чем в математике. В 1543 г. Андреас Везалий опубликовал книгу «О строении человеческого тела», в которой указал на массу ошибок в работах Галена. Он конкурировал с Галеном, но еще не существовало сообщества анатомов, соперничающих друг с другом, а Везалий не стремился заявить о своем приоритете. Скорее он устанавливал точку отсчета, которая позволяла другим заявлять о приоритете. (Как мы видели, и Инграссиас, и Фаллопио получили возможность сообщить об открытии стремечка, поскольку обнаружили нечто, отсутствующее у Везалия.)

Один из главных тезисов Мертона о науке состоит в том, что научное знание является публичным – то есть знание, которое сделано доступным, чтобы другие могли ставить его под сомнение, проверять и обсуждать{224}. Знание, доступное одному человеку, не является научным, поскольку не прошло проверку у коллег. Поэтому не может существовать науки без надежного способа публикации знания. Открытия, оставшиеся неизвестными или опубликованные по прошествии длительного времени, не являются настоящими открытиями[113]. Споры о приоритете – надежный показатель того, что знание стало публичным, прогрессивным и ориентированным на открытия. Поэтому первое появление открытий в той или иной дисциплине указывает на важный момент в ее истории, начало того, что мы, оглядываясь назад, можем назвать «современностью». Мы видели, что сначала такие споры появились в математике, а в 1561 г. Фаллопио был вовлечен в спор с Коломбо о том, кто открыл клитор{225}. Поскольку Коломбо к тому времени уже умер, а Фаллопио умер в 1562 г., спор продолжил ученик Фаллопио, Леон Каркано. Через сто лет разразился жаркий спор между Томасом Бартолином и Улофом Рудбеком о том, кто из них открыл лимфатическую систему человека{226}. Эти споры, переходящие в перебранки, требовалось как-то разрешать. Браге подал в суд на Урсуса (который умер до начала судебных заседаний), но было совершенно очевидно, что суды не обладают необходимой компетенцией{227}. Поэтому спор между Ренье де Граафом и Яном Сваммердамом о том, кто открыл яйцеклетки в яичниках, начавшийся в 1672 г., был передан на рассмотрение Королевского общества{228}. Королевское общество отдало пальму первенства не участникам спора, а Нильсу Стенсону.

Не менее важным аспектом, чем спор о приоритете, является название открытия. Ученые нередко заявляют о своем праве на название своего открытия, по аналогии с открытием новых земель; Инграссиас назвал новую кость стремечком, Галилей назвал луны Юпитера планетами Медичи, а Лавуазье придумал название для кислорода. Часто открытия называют именем их авторов; с 1597 г. общепринятым стало различать три системы мира, Птолемея, Коперника и Браге{229}. Этьен Паскаль, отец Блеза Паскаля, в 1637 г. открыл необычную математическую кривую: в 1650 г. его друг Жиль де Роберваль назвал ее «улиткой Паскаля» – вернее, из уважения к скромности Этьена Паскаля (он был еще жив), «улиткой месье П.»{230}.

Такие названия сами по себе являются заявками на приоритет, которые делают почитатели первооткрывателей, – здесь прослеживается неявная аналогия с открытием Америки[114]. Это объясняет, почему у нас нет частей тела, названных в честь Гиппократа или Галена, звезд – в честь Птолемея, живых существ – в честь Аристотеля или Плиния. Присвоение названий неотделимо от открытий; оно не могло существовать до того, как люди стали путешествовать с целью открытия новых земель. И действительно, для присвоения названия ученые должны заявить о приоритете, чтобы иметь аргументы в свою пользу. Даже Везалий, первый великий анатом эпохи Возрождения, не заявлял о своем приоритете, и именно поэтому, несмотря на его многочисленные открытия, ни одна часть тела не получила его имени.