Изобретение прав человека: история

Швейцарский медик Самюэль Огюст Тиссо сравнивал чтение романов с мастурбацией, которая, по его мнению, вела к физическому, умственному и нравственному упадку. Тиссо был убежден, что тело разрушается естественным образом, а мастурбация только ускоряет этот процесс и негативно сказывается как на мужском, так и на женском организме. «Праздный, бездеятельный образ жизни, привычка подолгу нежиться в мягкой постели; употребление жирной, острой, соленой пищи с большим количеством вина, сомнительные друзья и фривольные книги – вот наиболее частые причины подобных эксцессов». Под «фривольными книгами» Тиссо не имел в виду откровенную порнографию; в XVIII веке «фривольным» считалось любое произведение с налетом эротики, однако между «фривольностью» и вызывающей намного более резкое неодобрение «непристойностью» проводили четкие различия. Романы о любви – а о ней речь шла в большинстве романов XVIII века – легко подпадали под определение «фривольности». Наибольшей угрозе подвергались воспитанницы английских пансионатов, поскольку им удавалось завладеть «аморальными и нечестивыми» книжками и прочитать их ночью в постели[41].

Таким образом, священники и медики сходились в своих взглядах на чтение романов как на потерю времени, ценной жидкости, веры и нравственности. Они полагали, что читательница примется подражать романному действию и вскоре сильно пожалеет об этом. Например, женщина, прочитавшая роман «Кларисса», способна пренебречь желанием родственников и, подобно героине Ричардсона, согласиться на побег с похожим на распутного Ловеласа человеком, который волей-неволей станет виновником ее падения. В 1792 году анонимный английский критик утверждал: «Распространение романов станет одной из причин роста проституции, бесчисленных супружеских измен и тайных побегов, известия о которых доносятся из разных уголков Королевства». Кроме того, романы способствовали чрезмерному физическому возбуждению и подозрительной с точки зрения нравственности поглощенности собственными мыслями, а также толкали на действия, подрывающие семейные, нравственные и религиозные устои[42].

Ричардсон и Руссо ограничивались скромной ролью издателей, не называя себя авторами, чтобы при необходимости избежать дурной славы, закрепившейся за романами. Ричардсон никогда не говорил о «Памеле» как о романе. Уже само полное название первого издания является чистым образцом опровержения этих нападок: «Памела, или Вознагражденная добродетель. Серия писем прекрасной девицы к родителям, впервые опубликованных, чтобы взращивать принципы добродетели и веры в умах юных особ обоего пола. Повествование имеет правдивый и естественный характер, но в то же время позабавит разнообразием чудных и трогательных событий; оно полностью [sic] лишено сцен, предназначенных в слишком многих произведениях исключительно для развлечения и распаляющих умы, которые им надлежит поучать». «Предисловие издателя» Ричардсона в начале книги объясняет необходимость публикации «нижеследующих писем» с точки зрения морали. Они, якобы, носят назидательный характер и призваны наставить молодых людей на путь истинный, привить им веру и нравственные ценности, разоблачить пороки «в том цвете, которого они достойны» и т. д.[43]

Хотя Руссо также выдавал себя за издателя, представляющего собрание писем, он определенно считал свою работу романом. В первом предложении предисловия к «Юлии» Руссо сравнивал романы с театром, критикой которого был хорошо известен: «Большим городам надобны зрелища, развращенным народам – романы». Решив, по-видимому, что этого предупреждения недостаточно, Руссо предваряет свой труд беседой о романах между издателем и литератором. В нем персонаж «R.» [Руссо] приводит стандартный набор обвинений против жанра романа: играя с воображением, они распаляют желания, не имеющие ничего общего с добродетелью:

У нас все жалуются, что романы мутят головы, и я этому охотно верю. Читателям они постоянно рисуют мнимые прелести чужого положения и тем самым побуждают, презирая собственное, воображать себя в том положении, которое им так расхваливают. Желая быть не тем, кто он есть, человек может уверить себя, что он совсем иной, и вот так люди сходят с ума.