Изобретение театра

Запоминается зрителям и пантомима «Суд». Вот уж классический сюжет! Буффонная интермедийность, резкие перескоки от одного образа к другому, очень ограниченный гротеск… Здесь Марсо больше изображает, показывает, чем играет всерьез! Ирония его по отношению к изображаемым лицам столь ярко выражена, что, кажется, не только нас, но и артиста разрывает от смеха, просто корежит от хохота. И опять рядом с этим – трагический мотив. Перед нами убийца, но посмотрите, кто его судит! Прокурор – самовлюбленный демагог, защитник – сварливый болтун, судья – равнодушный рамоли… Поистине это суд, который и есть комедия! А кончается все это ведь не смешно – виселицей. Общество, само лишенное нравственности, больше всего печется о справедливости. Внешняя непогрешимость возведена в добродетель, ей дано право карать. Пантомимой «Суд» Марсо оспаривает это право, издевается над чистенькими, но, в сущности своей, античеловечными вершителями судеб.

Пантомимы идут одна за другой, и зритель, восприятие которого учитывает Марсо при составлении программы, умно чередуя грустные номера и смешные, сложные и попроще, все время пребывает в каком-то особом, я бы сказал, в странном, словно бы даже сказочном мире. Ему как будто показывают фокусы. Поначалу он удивляется мастерству артиста, его умению без слов, без партнеров, без декораций имитировать калейдоскоп жизни, радуется тому, что сам так удачно решает представленный ему кроссворд, он то и дело аплодирует там, где «похоже».

Но вот постепенно он осваивается, привыкает к этой пустой сцене, постепенно его раздразненное первыми пантомимами воображение начинает работать в полную силу, а к концу спектакля оно уже поистине бушует, требует для себя новых и новых сигналов. Мы наслаждаемся ее не только пластической ювелирной отточенностью, красотой воспроизведения жизненных подробностей, ходом философской мысли автора-актера, но сами становимся как бы соучастниками акта искусства.

Кроме пантомим, носящих поэтически-философский характер, в новой программе Марсо в образе своего Бипа, веселого бродяжки с неизменным цветком на продавленном цилиндре, показал много прелестных бытовых зарисовок. Юмор бьет из них фонтаном, как из бутылки старого французского вина: та же легкая игра, та же блистательная искрометность, та же щедрость разлива – добрая половина выплескивается на пол, но ее не жаль, бутылка кажется бездонной.

Характер Бипа в чем-то сродни Чарли, шаловливость и наивность, простодушие и доброта, находчивость и эксцентричность. Перечисление всех этих черт не стоит ломаного гроша без той обезоруживающей детскости во взгляде, в походке, без которых невозможно представить себе Бипа. У Бипа – большой талант. Талант попадать во всякие истории и выходить сухим из воды. Мир и здесь сопротивляется ему. То Бипа не пускают на бал, то он не может сладить с собственным чемоданом, то лед, на который он так важно вышел, оказался слишком скользким, то средства, с помощью которых он рассчитывал покончить счеты с жизнью и переселиться в лучший мир, оказались несостоятельны… Но простодушная веселость и остроумие Бипа побеждают все: на бал он в конце концов попадает, чемодан, доставивший ему столько неприятностей, один уезжает в поезде, лед покоряется. – Бип гордо вальсирует на коньках, жизнь кажется прекрасной, хотя бы потому, что покончить с собой ему так и не удалось…

Бродячий акробат на канате – этюд, дающий ключ к «прочтению» многого в творчестве Марсо. Сохранить равновесие, во что бы то ни стало – это значит сохранить себя, сохранить жизнь. Циркач прилагает неимоверные усилия, чтобы не упасть, не разбиться. Мы смеемся над его неумелостью, над тем, как беспомощно и одновременно виртуозно вихляет его тело, и нам на мгновение становится страшно. Страшно за доброго, лукавого, беззащитного Бипа, Бипа поэта и человека. А это, должно быть, именно то чувство, которое хотел у нас вызвать Марсо. Оно так абсолютно, что не хватает ни времени, ни энергии, чтобы снова и снова удивляться волшебству артистической техники Марсо, фантастическому уровню его школы.

1970 г.

Совпадение превращений

Есть в языке слова, само звучание которых доставляет удовольствие. В детстве мне, например, почему-то ужасно нравилось редкое слово – «компрачикосы». Я мог его повторят сто раз в день.

Когда я впервые услышал: «Латерна Магика», я чуть не подпрыгнул от радости. Это были не слова. Это была музыка.

– Как, вы сказали, называется этот театр?

– Латерна Магика.

– Латерна Магика?

– Латерна Магика.

– Латерна Ма-ги-ка!.. Латерна Ма-ги-ка! Латерна Магика!..

Такой содержательный разговор, наверное, вели многие. Он помечен 1961 годом, когда чехословацкий театр «Латерна Магика» приехал к нам, в Советский Союз, на свои первые гастроли. А сейчас, в 1963-м разговор был другой:

– Латерна приезжает.

– А где купить билеты?

С билетами было действительно трудно. Это делало новый спектакль похожим на прежний.