Изобретение театра

РОЗОВСКИЙ (после прогона Иванову). Ты существуешь не по сути. Характерность довлеет над характером. В своей мелкоте он великан. Нужно не переть на него, а молить. Отсюда партнерство ваше не существует. Да. Ставрогин его презирает. Но актерская связь с партнером должна существовать. Первая половина должна резко отличаться от второй. Он поэт, хотя и графоман. Он вдохновение испытывает. Ему внутренне бушевание не чуждо. Не получилось чтение стихов за столом, застольное. Нельзя мелкого играть так мелко. У него тоже могучие порывы, заряд несусветный. И он должен напиваться, мы говорили об этом.

ИВАНОВ. Времени не хватает, чтобы напиться.

РОЗОВСКИЙ. В театре не бытовое время.

ИВАНОВ. Это я сделаю, но важно определить меру.

РОЗОВСКИЙ. Мера – это вопрос тона. Пережим возникает от внутренней пустоты, которую хочется заполнить не важно чем, лишь бы заполнить. Речь очень суетная, скоростная, дикция отсутствует, а у Сережи, который имеет прекрасный голос, невнятица, речевая зажатость. Если нет затрат в коллективном деле… Нина Яковлевна, что было сделано за две недели?

ЗНАМЕНЩИКОВА. Я не такая хорошая актриса, чтобы работать самой, без режиссера.

РОЗОВСКИЙ. А ты вспомни, как называется книга Станиславского – «Работа актера над собой». Вдумаемся. «Актера над собой», а не «Режиссера над собой». Шучу. И разве Нина Яковлевна с тобой не работала? Речь о том, чтобы прекратить вас нянчить. Когда задачи поставлены, хочется и от вас что-то получить.

Прогон сцены.

ШАТОВ – Захарченко.

СТАВРОГИН – Милованов.

РОЗОВСКИЙ (после прогона). У Кости есть душа, мощь, наполненность, но это надо направить не на внешний выброс. У его Ставрогина псевдятина тона, ложная многозначительность. «Оставьте ваш тон» – эта реплика относится сейчас к актеру, а не к персонажу. «Я показываю аристократа, говорю не своим голосом». Органики не хватает, не партнерствуете, не переживаете мысли. Фальшь дикая! Нужно отпустить героя в жизненное пространство. Не надо ничего играть. Нет затрат внутренних, клокотания сердечного. Тут с холодным носом не сыграешь. Показа и самолюбования – вот уж чего нет у Ставрогина. Ничего артист Милованов не должен искусственно выстраивать для Ставрогина. Только надо жить. Возникает ощущение штампа, внутренняя жизнь оказывается искусственной. Вы не существуете вместе, вот что самое страшное. Любви к Шатушке нет совсем. А ведь она определяет парадокс их конфликта. Ставрогин пришел к Шатову, чтобы его от бесов спасти, а Шагов сам его спасает и к разряду бесов относит – это же драма. А у вас разговор, обмен словесный. Есть хорошие куски. Затраты, которые есть у Кости, – гарантия того, что эта сцена будет существовать. Милованов пока не справляется – вял и мрачен. Не Ставрогин мрачен, а Милованов. Не выспался, что ли? Почему такая «физика»?.. Ну сколько уже призывов: включитесь на 270 градусов! А тот, кто не включится, останется за бортом. Это актерские дела, есть Нина Яковлевна, которая должна помочь. Я зову вас к работе над «Двумя существами».

МИЛОВАНОВ. Давайте 27-го капустник сыграем.

РОЗОВСКИЙ. За 10 дней спектакль «Всегда ты будешь» был поставлен.

ЧУХАЛЕНОК. Но это Достоевский.

РОЗОВСКИЙ. И потому требуется актерское самосожжение в роли. Если вы можете это делать с холодным носом – бегите из профессии. Актер с рыбьей кровью не студией. Как вас встряхнуть, как вытащить из этой спячки?.. Нет выстраданности – нет и голоса, и мимики, и реакции… Все реакции Милованова заторможенные. И это Достоевский, у которого все через край, чувственность безудержная… Он, когда романы свои писал, в падучей бился. Он потому и великий, что великие чувства к людям, к миру имел. Мышление, философия всякая – это уж потом, это продолжение сердечной муки. А у вас мука есть?

ЧУХАЛЕНОК. Давайте еще попробуем, чего разговаривать.

РОЗОВСКИЙ. Это все не к тебе, меньше всего к Чухаленок – она как раз истовая.

Репетируют, но с остановками – актеры забывают текст.

РОЗОВСКИЙ. Не идет сегодня. Погода, что ли, плохая?.. Кто бы тучки разогнал?

ЧУХАЛЕНОК. Устали все.

РОЗОВСКИЙ. С чего?

МИЛОВАНОВ. Готовности действительно нет. Но я буду знать текст, буду…

РОЗОВСКИЙ. Буду – не годится. Сейчас надо. Театр – это «здесь и сейчас», так Станиславский говорил.

МИЛОВАНОВ. Да я знаю!.. Знаю!.. А когда сюда выхожу…

РОЗОВСКИЙ. Пустой – сразу все и забывается.

МИЛОВАНОВ. Я не пустой.

РОЗОВСКИЙ. У тебя гордыня, как у Раскольникова. А склероз, как у Милованова. Все, хватит на сегодня.

5 марта 1987 г.

ВЕРХОВЕНСКИЙ – Голубцов.

Ставрогин – Юматов.

РОЗОВСКИЙ. Ну вот, в день смерти Сталина, наконец, дошли до сцены с Верховенским. Полагаю, здесь нужен разбор поподробней. Потому что наш Петруша – главный бес. Верховный. Для Достоевского «верх» – понятие вообще поэтическое, то есть несущее надбытовой, образный символ Верх – значит, «надо всеми». Вспомним тут песню – оду в честь товарища Сталина: