Изольда Извицкая. Родовое проклятие

«Слава закончил институт в 1953-м. В Ленинграде он проживал с 1947 года. Думаю, они с Изольдой расстались чисто по бытовым причинам — у них не было ни жилья, ни работы, ничего. После института он получил направление в Свердловск, а Изольде еще предстояло учиться в Москве. Это уже потом, через какое-то время, Слава перебрался в Ленинград. Помню, везде у него были фотографии любимой. Часто она в письмах сетовала: «Вот если бы жить в одном городе!» Однако судьба распорядилась иначе…

Без преувеличения можно сказать, что Слава был очень одаренным юношей. Играл на рояле, особенно любил на баяне. По фортепиано — до войны успел взять несколько уроков у немки Адельфины Адольфовны. Когда пошли бомбежки, было не до занятий… Играл на всех инструментах, абсолютно на всех: на гитаре, мандолине, которая сейчас в музее, балалайке, скрипке, сначала на гармошке — у нас была маленькая «хромочка». Потом какой инструмент ни возьмет в руки, на любом играл. Самоучка! Все сам. Слух бесподобный был. И пусть нот почти не знал, на слух мог подобрать что угодно, любую мелодию. Перед войной недалеко от нас жил скрипач, он и у него тоже немного учился. Наша мама была безграмотной, окончила всего один класс, но всегда нам внушала: «Ученье — свет, а неученье — тьма». Видя такие способности сына и узнав, что соседский мальчик берет уроки музыки у скрипача, отдала туда и сына. Программу, которую другие ученики осваивали за полгода, Слава прошел всего за месяц, настолько он был способный, одаренный. Потом мама отдала его учиться играть на пианино… А на гармошке — это уже у нас папа играл и родственники. Он и научил. А уж на баяне сам. И в техникуме первым баянистом был. В учебе тоже всегда был среди первых.

Детство наше прошло на пересечении трех улиц: Советской, Кооперативной и Просвещенской. На Кооперативной улице в 30-х годах был расположен Народный дом. Там показывали кино. И Слава, еще будучи подростком, пропадал там у механиков, которые ему доверяли «гонять» кино, пока занимались своими делами. Потом, участь в школе № 30, выстроенной перед самой войной, он тоже принимал участие в демонстрации фильмов. А когда открылся кинотеатр «Ударник», Слава и там был своим. С детских лет он мечтал связать свою жизнь с кино и увлекался фотографией. Когда учился в техникуме на третьем курсе, параллельно заканчивал и вечернюю школу. Потом его, как лучшего ученика, химический техникум в числе пятипроцентников отправил на учебу в Ленинградский институт киноинженеров.

У нас в семье дом всегда был открыт для всех детей. В нем постоянно находились и мои, и Славины друзья — он «кипел» детворой. Помню, когда Слава учился в техникуме, к нам ходил один мальчик из неблагополучной семьи. Папу предупредили относительно Славиной с ним дружбы: «Ты смотри, он с плохим мальчиком дружит, тот ругается…» У нас никогда такого не было. Папа завел со Славой разговор, а тот ему в ответ: «Не волнуйся! Я плохим не стану, а он будет хорошим». И, правда, тот парнишка подтянулся. К нам всегда много всякой детворы приводили и просили взять на поруки. Они вовлекались в наш дружный коллектив и исправлялись. Один парнишка, которого привели родители, потом благополучно и школу вечернюю закончил, и техникум, и институт, чтобы быть «как Слава». Весело мы жили: сами свою самодеятельность детскую устраивали. Особенно хорошо было до войны. У нас в компании были ребята, начиная с семи лет и кончая десятиклассниками…

Помню, Софья Степановна Леонова, по всей улице заботящаяся о детях, сходит в исполком, добьется денег и на них устраивает нам чаепития. Сначала — концерт, а потом дружное сидение за столом… У меня даже сохранилась такая фотография. Соседи частенько выговаривали маме: «Юлия Яковлевна, и вам не надоел этот содом? Все время этот шум…» А она в ответ: «А я довольна. Мне это не мешает. Они все у меня на глазах».

А наш дом, и правда, «пел и шумел»: две гитары, баян, мандолина… Балалайки, правда, не было. Играли на этих инструментах, как во Дворце пионеров. Музыка звучала всегда. И люди, проходящие мимо, частенько останавливались под окнами послушать… Вот в такой обстановке мы с детства воспитывались.

У нас со Славой были совершенно разные характеры. К примеру, мама его за что-то ругает — и отчитывает его, и отчитывает… Он хоть бы полслова в ответ. Ни звука, как будто и не слышит. Только ее запал закончится, он подходит: «Ты закончила? Дай поесть». Все.

Как в каждой семье, наши обязанности были распределены: воды принести, что-то приготовить, сбегать в магазин, наколоть дров… А ему некогда, потому что у него свободного времени отродясь не было — участвовал во всех кружках, в том числе и в драматическом, состоял в комитете комсомола, выступал в самодеятельности. Поэтому, ему, скажем, надо что-то сделать, а он не успевает. Так он от меня не отойдет, пока не уломает сделать это за него. И обратится с такой лаской, такой теплотой, что отказать невозможно.

Потом Слава поступил в институт. С Изольдой познакомился. Она жила на проспекте Ленина, ближе к заводам, а мы — на Окской, на берегу реки. Городок маленький, почти все друг друга знали… Она училась в одном классе с моей двоюродной сестренкой. Они приходили к нам с Голубевой. Слава ее знал, а сдружились они в то лето, с которого и началась романтическая переписка.

Помню, как в 53-м году уезжала вместе с Изольдой в Харьков, мы вместе ехали поездом до Москвы. Слава нас провожал. Я останавливалась у нее в общежитии, потому что достать билеты было не так просто, как сейчас. Нужно было переночевать в Москве, а потом на другом поезде ехать уже до Харькова. Комната большая-большая, и в ней все эти девчонки-артистки — Конюхова и кто-то еще. Они как раз вместе учились, ровесницы все. Веселые, жизнерадостные… Просто прелесть.

Приезжала Изольда не раз и к Славе в Ленинград, он — к ней… Когда в ее жизни появился Бредун после фильмов «Первый эшелон» и «Сорок первый», насколько я слышала от ее подруг, он пригрозил, если она замуж за него не выйдет… И она сделала этот шаг. Но жили они очень плохо. Нина Голубева рассказывала, что, когда они приезжали в Дзержинск, он обращался с ней очень грубо. И вообще в жизни Бредун был очень жестоким. Он и в кино роли такие играл.

Думаю, одна из причин трагедии Изольды — в мистике ее имени. И не смогла она с честью пройти через испытания, данные ей. Бредун был ее кармическим испытанием. Она, по сути, притянула его к себе, как светлое притягивает темное. Думала, вытянет, хватит сил его спасти, а в итоге погибла сама. Человеку дается испытание по его возможностям. Если он его пройдет — поднимается вверх, если нет — падает вниз. Демоническое начало, заложенное в Бредуне, оказалось сильнее.

Мой брат в противовес ему был необыкновенной души человеком. Совершенно другим. Очень внимательным — все замечал, до тонкостей. Все его интересовало.

После замужества Изольды они со Славой больше не виделись. По гороскопу Слава был Скорпионом — сильный знак. И по тому здоровью, которое ему дано, он прожил бы лет до ста. Но ему помешали. О его знаке еще написано, что никогда не пойдет на пролом в любви. Если его не любят — просто отойдет в сторону. Гордый очень. Так и случилось. И в то же время Слава был очень простой. Его вся улица любила — с каждым поздоровается, поговорит. Иначе, как Славочкой его никто и не называл. И Изольда такая же была. По натуре они очень подходили друг другу — оба мягкие, добродушные. С уважением ко всем относились, абсолютно ко всем.

Когда я его потеряла, лишилась не только брата, но и друга, который был ближе, чем родители и все подружки, вместе взятые. Он был старше всего ничего — на полтора года. Когда мы с ним росли, были неразлучны, как иголка с ниткой. Куда бы он ни пошел, всюду брал меня с собой. Так было и в техникуме. Я туда поступила чуть позже и даже друзей брата знала лучше, чем своих ребят по группе, — сколько вечеров прошло в нашем доме… Позже работала техником-химиком, а затем и инженером на «Корунде».

А у Славы, видимо, судьба была такая невезучая. Когда он в техникуме учился, в 43-м году поступил, познакомился с девушкой. Ее звали Галя Тимошкина. Они встречались и долго дружили. Потом Слава в институт учиться уехал. И ему друзья написали, что она встречается с Павлом Маркетантовым, замгорисполкома. На том их переписка и закончилась. И когда Галя выходила замуж за Павла, днем получила от Славы письмо. Да такое, что волосы на голове рвала. И если бы к этому моменту не расписалась, то вряд ли бы вышла за Павла замуж. Судьба этой девушки тоже оказалась трагической. Она умерла в родах. Пришли с мужем с рынка, и ей стало плохо. Пока он побежал в больницу, которая была совсем рядом, в то время «неотложек» еще не было, Галя и ребенок умерли, не дождавшись врачей. Через год Павел вновь женился, а Слава не мог забыть ее несколько лет, пока не встретил Изольду. А когда расстался еще и с ней, уже не смог ни с кем соединить свою жизнь…

Как оказалось, во многом виноваты наши родственники, наведшие на брата порчу, его родной дядя. Заболел Слава в 1966 году после того, как они были у него в Ленинграде. Врачи так ничего и не смогли определить. Он и на съемках головной болью страдал так, что приходилось вызывать врачей делать ему уколы.

Уверена, что проклятие коснулось и Изольду. И сделано все было на них двоих, чтобы не быть им вместе. Зависть всему виной. Родственники безумно ревновали и завидовали — к профессии, к тому, что племяннику досталось от жизни столько таланта, успеха и счастья, а в возлюбленные — такая потрясающая девушка — красивая, чудная, звезда экрана. Не все могут справиться со своими страстями, порой даже самые близкие люди.

Они их погубили и даже знать не хотели, что за подобные «дела» их ожидает тяжелейший удар по судьбе, — Бог им даже детей не дал, не было у них и особого счастья, везения. А вскоре они расплатились — вслед за Славой ушли в мир иной. И это родной дядя… Я много думала об этом, не в силах постичь природу этой напасти, и вскоре поняла, что папина родня так до конца и не смога принять маму, бесприданницу. Родственники с папиной стороны, все как на подбор, были достаточно зажиточными людьми. Они не хотели брать невесту из бедности, но папа очень любил маму и женился на ней против воли родни. В этом причина их мести. По жизни он к ней относился исключительно хорошо, и все же что-то всегда стояло между ними.

Мы с братом были крещеные. Крестили нас в церкви, которая находилась в Черном селе. Однако и это не помогло. Проклятие позже коснулось и меня, и мамы. И я, и она тоже страдали головной болью. Порой лежали «замертво». Я так мучилась, что неделями валялась, и никакие лекарства не в силах были помочь. Вылечила меня бабушка. А маму вылечили целительницы. Значит, что-то такое было…

А у Славы в свидетельстве о смерти написано «отек легких, отек мозга», затылочной его части. Когда он снимал в Москве документальный фильм, а к тому времени ему уже нельзя было никуда выезжать — он постоянно падал в обморок. Эти припадки были схожи с приступами эпилепсии, видимо, опухоль давила на мозг…

Когда я была последний раз у него в Ленинграде на майских праздниках в 1972 году, он при мне терял сознание три раза. Первый раз на полчаса. Сразу отключался, стоило ему о чем-то задуматься. Самый невинный вопрос мог привести его к подобному приступу. Не зная, я спросила: где у него партийный билет. И он отключился. Потом, когда он пришел в сознание, признался, что хорошо поспал, не подозревая, что с ним было на самом деле. Второй раз, когда ему опять нужно было что-то вспомнить, он не приходил в сознание уже три часа! Я вызвала «скорую», врач долго сидела, думала, что он вот-вот очнется, но так и не дождалась. Он пришел в сознание нескоро. И вновь очнулся довольный: «Как хорошо я поспал. Как мне хорошо стало». Потом он потерял сознание уже почти на шесть суток! Страшно вспоминать. Пять суток он полностью «отсутствовал» и только на шестые сутки пришел в себя. Мы снова вызвали «скорую». Его даже боялись брать в больницу.

Если бы мы тогда взялись его лечить у бабушек, то спасли бы. Но мы тогда об этом не знали. Сейчас, если можно было бы все исправить, я умереть бы ему не дала. Последний раз он пришел в себя, когда я всю ночь простояла на коленях перед иконой, читая молитву Пресвятой Богородице и моля Бога, чтобы он его спас… И Слава пришел в сознание.

Вот именно по этому пути нужно было идти. Сегодня я даже благословение имею от церкви на лечение больных, а брата тогда не спасла… Сейчас я знаю, что обладаю неким даром. Узнала я о нем так: у дочки моей подружки заболела дочь. Они и в больнице лежали, и всех врачей обошли… А с девочкой все хуже и хуже, умирает. Пришли к нам, и я над ней почитала молитвы. И ребенок поправился! Так я узнала, что могу помогать людям. Когда у другой подружки племянница тяжело болела, я молитвами вылечила и ее. Сходила в церковь. Призналась батюшке на исповеди, что молитвами спасла несколько детей. И получила от него господне благословение. Могу на глаз определить болезни человека, наведенную на него порчу. Человека видно, когда он больной. Когда человек сам не свой, в лежку лежит, не знает, что с ним творится, — это на него напускается… С таким человеком всегда должен быть поясок, на котором с одной стороны — «живые помощи» (они отгоняют все), а на другой — воскресная молитва (она изнутри спасает). Его нужно всегда с собой носить в кармашке, воскресной молитвой внутрь, и дорожную иконку при себе иметь. Молиться Богородице, призывать Ее себе в помощь. Она всесильная. Поможет.

Переписка попала ко мне после смерти брата, в 1973 году. Я поехала и контейнером забрала из Ленинграда все его вещи. И этот «сейф» тринадцать лет не трогала. Потому что у нас так было заведено: не твое — не трогай. И я в него не лезла. И вот только когда ко мне из музея пришли, я открыла и всю эту переписку обнаружила. Какие поэтичные письма! В каждом из них бьется нерв этой удивительной любви. Видимо, переписка не зря выжила, пережив полвека, дошла до наших дней. Как часто сегодня приходится слышать, что настоящей любви больше нет. Те, кто так говорит, пусть прочтут эту переписку — поймут, что ошибаются…

Изольда была очень душевной, жизнерадостной, хохотушкой. В ней бурлила жизнь. Словом, необыкновенной души человек. В этом они со Славой друг другу необыкновенно подходили. Оба были такими лучистыми, солнечными людьми. Помню, как они гуляли вечерами-ночами, пропадали на реке. У него осталось много вечерних и ночных фотографий, сделанных во время этих прогулок на берегу. Когда они расстались, Слава попросил ему все вернуть. Так у него оказались и его собственные письма, отправленные Изольде. Жаль, что оба так рано ушли из жизни… Теперь вот уже и моя внучка учится на журналиста, значит какие-то Славины гены проявились и в ней.

Начинал брат ассистентом оператора на картине «Укротительница тигров», а на картине «Два капитана» стал главным оператором. «Даурию» снимал только первую серию — ему уже нельзя было никуда выезжать, у него и от врачей была соответствующая справка. И все же он пришел на «Ленфильм», никого не поставив об этом в известность, попросил дать ему сделать документальный фильм «Москва». Хотел после съемок успеть заехать домой. В конце мая фильм был закончен, он снял его всего за неделю, хотя на работу выделили месяц. Мне он прислал телеграмму о том, что находится в Москве, на съемках. Я получила ее где-то 8 мая. А числа 12-го пришло от него последнее письмо, где он писал: «Скоро мы с тобой, Галка, увидимся, не так, как в прошлом году». Он имел в виду 72-й год, когда я заезжала к нему на майских, а ему было плохо, он сознание терял. И когда он это письмо опустил в почтовый ящик, с ним, наверное, и случился очередной приступ — он упал без сознания.

Умер Слава 15 июня 1973-го, пережив Изольду на два года. Потом, когда я ездила его забирать, заходила на «Мосфильм». И Октябрина, которая там работала и принимала все только что отснятые картины на просмотр, мне рассказывала, что, когда он пришел сдавать свой последний фильм, был какой-то сам не свой, что-то с ним было не так… Больше на студии его никто не видел. А письмо как раз пришло, подписанное той датой, когда он сдавал киноленту. Он опустил, а я его получила 12 июня. И пока не было от него никаких вестей, словно предчувствовала что-то, места себе не находила. Я приходила на работу, а в голове пульсировала только одна мысль: «Со Славой что-то случилось, со Славой что-то случилось…» А он в ту пору неделю лежал в Бабушкинской больнице — 8-го июня поступил и находился там до 15-го, так написано в заключении. Если бы у него не было перелома свода черепа, как написано в документе, если бы он не упал и не стукнулся о бордюр, я бы еще, возможно, успела его застать в живых…»