Изольда Великолепная

Сколько ответственности на одну шею. Не треснет под тяжестью?

Но мне определенно становится стыдно.

– И понимая, что у вас нет повода доверять мне, я все же попрошу в следующий раз, когда возникнет недоразумение подобного рода… или любого иного рода, не сбегайте. Скажите, что вас огорчило, и я попытаюсь решить проблему.

Мне становится очень стыдно. Щеки вспыхивают, и кончик носа горит, как будто на него уголек положили.

– Этот мир очень опасен. – Кайя закончил речь.

Он смотрел на меня с высоты собственного роста без раздражения, скорее снисходительно, как смотрят на ребенка. Наверное, с его точки зрения, я и есть ребенок, который ловит бабочек на краю пропасти. И как бы я поступила с собой на его месте? Не знаю, но точно не ограничилась бы лекцией.

Эх, Изольда, на конкурсе дур ты без труда возьмешь гран-при.

– Я… я больше так не буду.

А как буду? С глашатаем, охраной и свитой? Вдоль по улице, мимо свежеотстроенных потемкинских деревень? Торжественно перерезать красные ленточки, принимать цветы и заверения, что нашу светлость счастливы видеть?

Ничего, потом разберемся. Только отдохнем и сразу разберемся. Я с трудом подавила зевок, который не остался незамеченным.

– Вам пора спать, – не терпящим возражений тоном заявил Кайя.

Возражать я и не собиралась.

– И надеюсь завтра удостоиться чести разделить с вами завтрак.

Если бы не тон, приглашение было бы вежливым. А так – приказ, которого попробуй ослушаться, хотя я определенно не стану пробовать.

– Спокойной ночи, Иза.

– Спокойной… нет, погодите. Мне действительно жаль, что так получилось.

Он кивнул и ответил:

– Главное, что вы целы.

А ночью мне приснилась Настька. Она не менялась. Две косички, связанные вместе. Бант растрепался, повис прозрачной лентой. На платье – темные пятнышки от давленой вишни. И на щеке тоже. Настькины очки, перемотанные изолентой, съехали на кончик носа.

– Уйди, – сказала я. – Тебя здесь нет. Ты там осталась.

– Разминулись! Разминулись! – Настька показала язык.

– Это другой мир!

– А ты прежняя! Прежняя Иза!

Она согнула левую ногу, босую, с темной ступней и камушком, впившимся в кожу, и запрыгала на правой. Настька могла прыгать так долго. Дольше меня. Но я на год моложе… была.

– Разминулись! – Настька остановилась и, прежде чем исчезнуть, погрозила пальцем. – Я подожду.

Ждать Магнус Дохерти всегда умел, а к своим шестидесяти семи годам он научился получать от ожидания некое странное удовольствие. Время словно бы замирало, мир отступал, освобождая место для важных – а иных у лорда-дознавателя и не бывает, – мыслей. И сами эти мысли текли неторопливо, что раскормленная паводком река, в которой нет-нет да и случалось выловить интересную рыбешку.

Впрочем, даже в состоянии глубочайшей задумчивости Магнус Дохерти двигался, и не важно – вышагивал ли он по комнате, порой налетая на стулья, столы и прочие неудобные предметы, перебирал ли мраморные шарики на длинной нити или же просто пальцы разминал. В движении думалось легче.

На сей раз Магнус выбрал занятие, казалось бы, и вовсе странное: присев на краешек стола, для чего ему пришлось приложить усилие, лорд-дознаватель выкладывал башенку из гладких речных камней. Некоторые камни были белые, другие – зеленые, цвет третьих и вовсе менялся в ненадежном свете камина.

– А я уж думал, что не дождусь тебя, дорогой племянничек, – сказал он, аккуратно размещая плоский, двенадцатый по счету, камень на вершину башни. – Да… не ждал тебя так рано. И занят был.

Кайя осторожно прикрыл дверь и замер. Меньше всего ему хотелось неосторожным движением нарушить равновесие. Башенка рухнет. Дядя расстроится. А дядю Кайя любил и расстраивать не желал.

– Наслышан, наслышан…

Башенка приняла еще один камень и опасно зашаталась.

– …побегать заставили… ничего, оно и полезно за женщиной побегать. Кровь быстрее ходит. Геморрой позднее появляется.

– Дядя! Это не смешно.

– Конечно, дорогой. Геморрой – это совсем не смешно. Вот доживешь до моих лет и сам прочувствуешь. Если доживешь. Что с этой историей делать будешь?

Неудобный вопрос, на какие дядюшка был мастер. И у Кайя отмолчаться не выйдет.

– Пока не знаю. Ничего, наверное. Она жива. И цела. А лишний шум сейчас ни к чему.

– Ну да, ну да…

– Ты не согласен?

Камушек закачался, и вся башня заплясала, но продолжала держаться, словно скрепленная потайным стержнем. Впрочем, от дядюшки всего можно было ждать.

– Самодурства тебе не хватает, дорогой мой. Со всеми-то ты в мире жить хочешь. А повесил бы пару-тройку лишних людишек, глядишь, другие и присмирели бы. Думать бы стали…

– Закон…

– Закон – это ты. И пока ездят на тебе, ездят и на законе. Сегодня твоя жена взяла и «потерялась», а завтра, глядишь, и вовсе несчастный случай приключится. Это я к примеру…

– Не приключится.

– Ну конечно, не приключится. Я же здесь. Присмотрю… присмотрюсь заодно.

Магнус разом потерял интерес к башне, и камешки посыпались на пол.

– Проголодался я что-то. Составишь компанию старику? Заодно расскажешь толком, чего вы тут натворить успели. Мало, ох, мало я вас порол…

– Ты нас вообще не порол.