Изольда Великолепная

Мне хочется обнять его. Утешить, потому что я знаю – в темноте среди чудовищ страшно, но Кайя не из тех, кто поддается страху. Я просто беру и переворачиваю его руку – большая и неуклюжая, с грубоватой кожей и старыми мозолями. За темными линиями мураны прячутся все те же мелкие шрамы, как будто кожу терли на терке.

– Откуда это? И на голове? Позволишь?

Отпустив руку, я встаю. Кайя вздрагивает от прикосновения и замирает. Зайка моя десятипудовая. Шрамы, как я и предполагала, прятались в волосах.

А волосы жесткие, колючие, если провести против шерсти.

– И за ухом почеши. – Кайя склоняет голову. – Если обещала.

– Я не тебе, я коту.

– Я за него.

Ну да… конечно. Затылок весь на рубцах. И вмят с одной стороны, точно проломан.

– Меня заперли. – Объяснение краткое, и Кайя застывает. Ему неприятны прикосновения к шрамам или воспоминания? – Мне надо было выбраться.

– И ты долбил головой стену?

– Да. Вначале руки были связаны.

Боги всех миров… кто посмел сотворить такое с моим мужем?

– Просто был еще молодой. Вот шрамы и остались.

– Насколько молодой?

Молчит. Мне, наверное, не следует затрагивать эту тему. Здесь, как посмотрю, множество тем, которые затрагивать не следует. Но как я тогда пойму, кто есть кто?

– Пятнадцать. Исполнилось.

Ничего себе подарок на день рождения!

– Все закончилось хорошо, сердце мое. Все закончилось просто замечательно.

Вижу. И отступаю. Пока. Я выясню все. И не позволю больше его обижать. Большой, а глупый. В приливе нежности целую его в щеку.

– Иза… – Какой очаровательно рокочущий голос. Не шоколад и не кофе, зеленый чай с липовым медом. Обожаю липовый мед. – Ты меня провоцируешь.

– Лучше заняться делом?

Кайя радостно кивает. А уши-то розовеют… уши я не трогала. Хотя, может, зря не трогала? В следующий раз непременно уделю им самое пристальное внимание. Раз уж обещала.

– Я не могу запретить рабство. – Кайя упорно избегает смотреть в мою сторону.

Сам виноват. Дразнил? Дразнил. Вот пусть на собственной шкуре ощутит, каково это. У меня тоже привилегии имеются. И права.

– Выкупать всех с тем, чтобы отпустить на волю, бессмысленно. Привезут новых. Остается одно: сделать рабский труд менее выгодным. Все начинается с того, что раб должен отработать деньги, затраченные на его покупку. Цены сейчас высокие. После введения запрета об обращении пленных в рабство осталось лишь два источника – суды и фермы.

– Запрета? – А вот это что-то новенькое. Мне казалось, что тут, наоборот, вселенская несправедливость цветет пышным цветом и плодоносит.

– Военный кодекс не так давно был пересмотрен. Протекторы согласились, что рабство противоречит принципам благородной войны. – Кайя запускает пятерню в волосы, нащупывая старые раны, точно проверяя, остались ли они на месте. – Продажа по суду…

Он вовремя вспоминает, что я не знаю, что такое продажа по суду, и уточняет:

– Преступники. Воры. Мошенники. Грабители. Иногда – убийцы. У нас нет тюрем. В первый раз человек продается на год или два с четко оговоренными условиями владения. Если же совершает преступление повторно, то рабство для него необратимо. Это дешевые рабы. Многие опасаются с ними связываться, но спрос есть. А вот фермы – это само по себе дорогое удовольствие.

– Фермы, – уточняю я, еще не зная, хочется ли мне знать про эти фермы. – Как для скота?

– Именно. Держат женщин. Нескольких произ… мужчин. – Он очень вовремя поправляется. – И детей. От рождения до первой нормальной цены проходит лет десять – двенадцать. Это долго. И соответственно, имеет смысл, лишь если конечная цена покроет все расходы.

В таком разрезе я над проблемой не думала. Я вообще над ней, если разобраться, не думала. То есть знала, конечно, что рабство – это плохо и надо отменять, но техническая сторона процесса оставалась за кадром. Суд. Фермы… меня мутит, когда я думаю о том, что людей можно целенаправленно разводить. Это мерзко! И недопустимо.

Но, полагаю, законно.

– Чтобы цену повысить, раба обучают. К примеру, вышивке. Или игре на музыкальных инструментах. Врачебному делу. Да чему угодно. Некоторых девочек воспитывают почти как благородных.

Я вовремя прикусываю язык, с которого готов был сорваться глупый вопрос. Кайя хмурится, и челюсть выдвигается вперед. Ему не по вкусу то, что происходит, в том числе собственное бессилие. Как я это понимаю? Не знаю, понимаю, и все.

Я слышу его, но не словами, а… просто слышу.

– Они… стоят дорого. Никто не будет вредить имуществу, которое стоит дорого. – Мой муж словно оправдывается. Перед кем? Передо мной? Или перед собой? – И с каждым годом – дороже.

Так, встаем. Руки за спину. Вид целеустремленный. Ну хотя бы пространства для движения хватает.

– Первый закон я смог провести семь лет тому. В протекторате оказалось много людей, которые не имеют работы, потому что ее имеют рабы. Этих людей я должен был содержать.

Шаг строевой. И мне приходится поворачиваться, чтобы не упустить Кайя из виду.

– Но лорд-казначей крайне не любит тратиться, что и неплохо для казначея. Он поддержал предложение ввести налог с рабовладельцев.