Изоляция

Я обкурил себя сигаретным дымом подобно племенному шаману, пока увлеченно складывал обратно разобранный АКСУ. С сигаретами был напряг, но кислая погода вгоняла в какую-то совершенно несвойственную мне депрессию. Таки старею, наверное. Курево от этого всего спасало кое-как, дым дарил лишь кратковременное ощущение действительности. Но стоило отсыревшей сигарете дотлеть до фильтра, я сваливался в пучину воспоминаний, нереализованных планов и ошибок, что выпали на тернистом жизненном пути. Хуже этого, наверное, может быть разве что болезнь Альцгеймера.

В дверь внизу постучали. Неназойливо, тихо, будто боясь потревожить мой послеобеденный сон.

Если б.

Если б интенсивность или громкость стука определяли намерения пришедшего. Появление всякого человека на пороге — сам по себе плохой признак. Времена, когда кто-то к кому-то ходил в гости на чай, навсегда канули в Лету.

Не выпуская из зубов сигарету, беру за ремень собранный автомат и спускаюсь. Гадаю, кто бы мог быть: для «догов» слишком мягко стучали, и они сначала пробуют за ручку, а потом стучат; для соседа — Васи-чеченца, слишком тихо. Тот уж как долбит, так все в округе знают, что он сигарету стрельнуть пришел. Глухой он, да еще и контуженный слегка. Так что… попрошайки разве, они часто тут сквозят.

Тихо, дабы не подвели половицы, подхожу к окну гостиной, выглядываю. Стоят на пороге трое, шеи втянули, на ногах переминаются, бошками по сторонам вертят. Один седой и тощий, как глист, лет пятидесяти, двое остальных помоложе. Обычные тягачи, как и я. С тем, что ближе остальных к двери, хорошо знаком: было дело, вскрывали квартиры вместе.

Любопытство поддело слегка, как краешком ножа.

— Кто? — на всякий случай.

— Ряба, — отвечает тот, которого я знал. — Свои, Салман, открывай.

Свои… Клацнув замком, открываю. Сначала в щель осматриваю лица, потом по одежке — на предмет спрятанных за пазухой огненных палок. У седого сбоку как-то нахлобучилось, как пить дать обрез под пафой. Но не для меня заготовлен, не для того пришли, да и, достанет он пока обрез свой, я их всех троих к предкам отправлю. Автомат с намеком ставлю на пол, у двери, и выхожу на порог. Они понимают — внутрь я их не приглашу, не принято нонче чужих под кров пускать. Даже если среди них «свой».

— И чего на вечер глядя? — спрашиваю.

Ряба — парень лет двадцати пяти, криво подстриженный (наверняка старой ручной армейской машинкой), с вечно настороженным лицом и отчего-то разными по величине и степени выпуклости глазами, — выделился из группы. Носом шмыгнул, воровато оглядел соседние дома.

— Салман, тут это, дело есть, — он стал напротив и заговорил почти шепотом: — По старому знакомству предложить решил. Мы тут вот о чем соображаем. Зима впереди, не хочется, как в прошлом году, снег жрать. Решать чой-то надо. А?

— Че за дело? — спрашиваю, выпустив дым вниз.

— Думаем ночью на «Урожай»[1] наскочить. Не хочешь влиться в ряды каперов? — натянуто усмехнулся. — Благородное дело, хули.

«С какого тут хера благородство?» — думаю, но вслух вопрос не задаю.

Он сразу пошел ва-банк, и мы оба это понимали. Откажусь если, стану нежелательным свидетелем их плана. А, понимаете ли, это не бизнес-план открытия пельменной. Тут другие расклады, посвящать в которые посторонних в наше время… ну по меньшей мере рискованно. Мы же с ним не друзья, так, коллеги по цеху, как и другие десять-пятнадцать тысяч коллег по всей Виннице. А другой такой «коллега» запросто дубинкой тебе башку раскроит, подождав пока ты с «дела» вернешься. И ни один нерв на его роже не дрогнет. Ряба же отлично обо всем этом знает, мысленно все варианты просчитывает, по вытаращенному глазу вижу.

— Взяток будет, гарантия. Вона Демьяныч, — подкупая меня дальше, кивнул Ряба на седого, — вчера разгружать помогал, мешков двадцать, говорит, селяне муки притаранили. — Седой из-за спины Рябы подтверждающе кивнул, вроде бы незаметно поправил прикладом упирающийся в подмышку обрез. — Я сам слыхал, два к одному на горючку менять будут. Или на рожок пятаков. Озверели вообще, Салман. Завтра барыжить начнут. А нам бы хоть по мешочку на рыло, уже было бы спокойнее, на зиму глядя.

Подтянулся третий, с обритой наголо, как и у меня, башкой. Брить он начал, правда, недавно — опыта маловато и лезвия тупые. Вона борозды какие на черепушке оставил. Неумелый ежели, лучше ножницами стриги, а то занесешь хрень этими порезами — в больницу же не побежишь, верно? Я-то с десяти лет лезвием по башке скоблю, без зеркала справляюсь.

Встал он рядом с Рябой. Куртки на плечах одинаково мокрые, на лицах лоснятся мелкие дождевые капельки.

— Охрану там на ночь оставляют два-три рыла, пацанву в основном, — говорит. — Из рекрутов, один «калаш» на всех. Тема одна: сивухи нахлебаются или травы пару колпаков выдуют, всю ночь на гитаре бренчат и анекдоты травят. А я лаз в павильон знаю, до буйства водителем на одного частника работал, каждый день товар развозил. Проведу без проблем.