Изоляция

Марина вновь открыла глаза, и взгляд ее скользнул по нарисованному от руки календарю на противоположной стене. «2033», – сообщали вычерченные ярким маркером цифры. Это постарались местные художники – двое талантливых детей выжившей в год Катастрофы девушки-искусствоведа. Календарь по личной директиве Алексеевой рисовали в торжественной обстановке каждый Новый год, чтобы не потерять счет времени. Новый год в бункере отмечали в июле. Руководством было принято решение отсчитывать время со дня Катастрофы, который стал праздноваться как прежний Новый год, ярко и весело. Григорий Николаевич с мрачной издевкой называл рисованный листок Новым Революционным календарем. Поначалу Марине было не по себе от столь черного и жестокого юмора, но вскоре новая система отсчета прочно вошла в привычку. Единственное, на чем настояла Алексеева, решительно зачеркивая «Год первый», так это на том, чтобы начать летоисчисление заново. «Мы, как историки, не имеем права предавать забвению минувшие годы!» – пылко заявила тогда еще молодая девушка. Кошкин не стал с ней спорить. Подсознательно он ждал, что кто-то исправит пугающую цифру, означавшую начало конца. Рухнувший мир стал жить по иным законам. И изолированный бункер не стал исключением. С жестокой иронией он отказался от предавшего их мира, изменив календарь и построив, пусть силой оружия, пусть в темноте и в каменном склепе, новое общество, живущее будто бы назло и вопреки…

Алексеева рассеянно остановилась, смахнула невидимую пылинку с циферблата висевших рядом часов.

Часы на батарейках – круглые, погнутые, но рабочие, святая святых бункера, – были последней ниточкой, вместе с календарем связывающей нынешний разрушенный мир с прошлым, когда часы висели в каждом кабинете и не казались редкостью и непозволительной роскошью.

Марина прошагала по гулкому полу коридора, по пустынному верхнему этажу – он был нежилой, и лишь на самом верхнем ярусе («Ближе всего к радиации, почти на поверхности», – мысленно добавила Алексеева) располагались административные помещения. Здесь она остановилась снова, подхваченная очередной волной воспоминаний.

* * *

Спустя два месяца жизнь в бункере начала устраиваться. Не было перебоев с освещением, стало теплее, пусть и ненамного, таково было распоряжение врача. Из кранов струйками текла вода, заработала душевая и сливы канализации.

Силами студентов запасы сменных угольных фильтров, огнетушителей и комплектов индивидуальной защиты были перенесены в складское помещение второго яруса, закрытое гермодверью. На дверь был повешен замок, ключи от которого хранились у Григория Николаевича.

В одной из комнат были обнаружены пропахшие сыростью матрасы, сто пятьдесят штук ровно, сложенные стопками до потолка, и казенные войлочные одеяла советского образца.

Матрасы разложили в два ряда возле стен, высушили, застелили одеялами. Потихоньку каждый житель бункера организовал себе спальное место.

Первое, что сделали Григорий и Марина, как только нормально заработала система водоснабжения, – устроили банный день. Грязную, рваную одежду собрали в огромные полиэтиленовые мешки и убрали в одно из технических помещений. Каждому жителю бункера была выдана камуфляжная форма из стратегических запасов – двенадцать ящиков по пятнадцать комплектов пришлись очень кстати.

Второй ярус бункера выглядел почти обжито и даже уютно, если можно было назвать создающими уют зеленые стены с растрескавшейся штукатуркой и бетонные полы.

А главное – Григорию Николаевичу как-то удалось установить среди перепуганных студентов и коллег четкую и упорядоченную организацию, которую до сих пор поддерживали немногочисленные обитатели подземного убежища.

Разумеется, без конфликтов не обходилось. Трижды за минувшие месяцы случались крупные скандалы. Первый принял форму бунта, когда профессора и сотрудники отказались признавать власть Григория Николаевича и требовали сместить узурпатора. Однако в свое время начальник оказался умнее и быстрее остальных, и теперь в его руках находились ключи от замков на гермодверях в технические помещения и оружейную, где хранились старенькие автоматы Калашникова. И перевес оказался на стороне меньшинства – с оружием в руках Григорий Николаевич и его верные люди, в число которых входили Марина, Ваня и Миша, разогнали бунтовщиков.

В другой раз народное недовольство обрушилось на Марину. Вслед девушке полетели нелестные эпитеты, ей просто позавидовали. Занятая регулярными осмотрами аварийных систем, не вылезающая из узких темных коридоров, Алексеева держалась отстраненно и очень холодно. Ее постоянно занимали тревожные мысли, и девушка замечала только то, что полагалось ей по долгу службы, но не видела при этом саму себя. Сочтя усталость и отчужденность надменностью и гордыней, многие жители бункера возненавидели девушку. А между тем в ее руках была сосредоточена неограниченная власть, заключенная в знаниях… В общем, Григорий отбил Марину у толпы, когда ее, исцарапанную, в разорванной форме, тащили в темный отсек в конце коридора. И тогда же в бункере прошли первые репрессии.