Изощренное убийство

Но все изменилось. Волна моды и популярности, которая растекается по Лондону самыми непостижимыми путями, огибая один район и бурей проносясь по другому, порой ближайшему, омыла широкую улицу и оставила после себя порядок и процветание. Судя по количеству вывесок контор по недвижимости, перекупщики собственности, которые, как всегда, первыми улавливают ветер перемен, пожинали свою обычную прибыль. Дом на углу казался свежеокрашенным. Тяжелая парадная дверь была открыта. Внутри на доске были указаны имена жильцов, но кнопок звонков не было. Далглиш заключил, что квартиры были изолированными и что где-то должен сидеть консьерж, который открывает главную дверь, если в нее позвонят ночью, когда она заперта. Лифта он не увидел, поэтому ему пришлось преодолеть четыре лестничных пролета, чтобы добраться до квартиры Нейгла.

Это был светлый и просторный дом, и очень тихий. Далглиш не мог заметить никаких признаков жизни, пока не поднялся на четвертый этаж и не услышал, как кто-то играет на пианино, причем играет хорошо; возможно, это даже был профессиональный музыкант, который решил поупражняться. Каскад дискантовых звуков обрушился на Далглиша и постепенно затих, когда он дошел до пятого этажа. Здесь он увидел самую обычную деревянную дверь с тяжелым медным дверным кольцом и прикрепленной над ней карточкой, на которой было всего одно слово – «Нейгл». Он постучал и тут же услышал голос Нейгла, который крикнул: «Войдите!»

Квартира удивила Далглиша. Едва ли он догадывался, что предстанет его взгляду, но уж точно не рассчитывал попасть в огромную, просторную, поражающую воображение студию. Она тянулась вдоль всей задней стены дома, а из огромного окна, выходившего на север, открывался панорамный вид на изогнутые дымовые трубы и неправильной формы крыши со скатами. Нейгл был не один. Он сидел, раздвинув колени, на узкой постели, которая стояла на высокой платформе в восточной части комнаты. Напротив него, облаченная лишь в один халат, свернулась Дженнифер Придди. Они пили чай из голубых кружек; поднос с чайником и бутылкой молока покоился на маленьком столике рядом с ними. Картина, над которой недавно работал Нейгл, стояла на мольберте в середине комнаты.

Девушка нисколько не смутилась, увидев Далглиша, однако спустила ноги с кровати и одарила его улыбкой, которая казалась счастливой, почти радушной, и, уж конечно, в ней не было ни грана кокетства.

– Хотите чаю? – спросила она.

Нейгл сказал:

– На службе полицейские никогда ничего не пьют, включая чай. Лучше оденься, малышка. Мы же не хотим шокировать суперинтенданта.

Дженнифер снова улыбнулась, придержала полу халата одной рукой, а поднос – другой и исчезла за дверью в дальнем углу студии. Было весьма трудно узнать в этой уверенной чувственной особе робкую заплаканную девочку, которую Далглиш впервые увидел в клинике. Он невольно проводил ее взглядом. На ней явно ничего не было, кроме халата Нейгла; ее твердые соски выпирали под тонкой шерстью. Далглиш догадался, что совсем недавно эти двое занимались любовью. Когда Дженнифер скрылась из виду, он повернулся к Нейглу и на мгновение увидел в его глазах отблеск приятных воспоминаний. Оба они не произнесли ни слова.

Далглиш обходил студию, а Нейгл наблюдал за ним с кровати. В помещении не было ничего лишнего. Почти маниакальная чистота, в которой содержалась студия, заставила Далглиша вспомнить об Энид Болем и ее квартире, с которой у этого жилища вряд ли было еще что-то общее. Платформа с простой деревянной кроватью, стулом и маленьким столиком, очевидно, служила хозяину спальней. Остальное пространство студии было занято принадлежностями для живописи, но здесь и следа не было того хаотичного беспорядка, что у непосвященных обычно ассоциируется с жизнью художника. Штук десять больших картин, написанных маслом, были составлены у южной стены комнаты. Далглиша поразила их экспрессивность. Нейгл отнюдь не был дилетантом, потакающим своему скромному таланту, а мисс Придди явно была единственной натурщицей Нейгла. Ее пышногрудое зрелое тело предстало перед Далглишем в самых разнообразных позах: здесь оно казалось распластанным, там – вытянутым, словно художник получал удовольствие, показывая свою искушенность в области техники живописи. Самая последняя работа осталась на мольберте. На ней Нейгл изобразил девушку, сидевшую на табурете, раздвинув ноги, расслабленно опустив почти детские руки меж бедер, грудь ее дерзко выдавалась вперед. Было что-то такое в этой демонстрации технических навыков, неожиданных зеленых и розовато-лиловых мазках и изощренной игре с оттенками, что разбудило в Далглише смутные воспоминания.

– Кто вас обучает? – спросил он. – Сагг?

– Верно. – Нейгл, казалось, нисколько не удивился. – Вы знакомы с его творчеством?

– У меня есть одна его ранняя картина маслом. Обнаженная натура.

– Это отличное вложение денег. Берегите ее.

– Именно это я и намерен делать, – мягко сказал Далглиш. – Похоже, она мне нравится. Давно вы у него учитесь?