Изумленный капитан

– Пусти, пусти! – зашептала Софья, хотя сама не пыталась вырваться из объятий.

Она только вертела головой из стороны в сторону, ускользая от губ Возницына.

И все-таки его губы настигли.

Он поцеловал ее и вдруг, точно испугавшись, что сделал это против ее воли, хотел было отпрянуть назад, но в это время Софья обхватила его шею руками.

Ее губы перестали отступать.

Треуголка Возницына шлепнулась наземь.

– Сашенька, что ты делаешь!.. Вон смотрят… – сказала Софья, вскакивая на ноги.

– Кто? Где? – испуганно завертел головой Возницын.

Берег был пуст и даже по Кутуму не плыло ни одно суденышко.

– Вон видишь: ворона ходит! – смеялась Софья, показывая на противоположный берег.

В самом деле, по песчаной косе, точно заложив за черную спину руки, важно расхаживала ворона.

– Ах ты, плутовка! – вскочил Возницын. – Вот я ужо тебе!..

– Довольно, довольно, Сашенька! Хорошего понемножку. Потом! А сейчас – поедем! – строго сказала Софья.

Возницын послушно пошел к лодке.

«…Ишь охоч до поцелуев: в другой раз застаю его: тогда – в Питербурхе, с сестрой, теперь здесь – с этой, – думал Галатьянов, пробираясь вдоль соседского плетня к своей мазанке. – Ну погоди, милый, погоди!»

II

Возницыну не сиделось дома.

Раньше бывало, придя из канцелярии, он снимал опостылевший кафтан, сбрасывал душный, пыльный парик и, взяв какую-нибудь, книгу, с удовольствием ложился на кровать почитать и поразмышлять. Или кликал Афанасия и играл с ним в зернь на грецкие орехи.

А теперь Возницына тянуло из дома в город: авось где-либо, хоть на минутку, удастся увидеть Софью. Может быть, она поведет Коленьку Мишукова в церковь ко всенощной или пойдет с самой капитаншей в гостиные ряды.

Ведь они встречаются так редко – раз в неделю! И как томительно ждать, пока пройдут эти шесть дней! Особенно последний день перед назначенной встречей.

В прошлое свидание, когда они ездили в Казанскую слободу, Софья пообещала притти к Возницыну в гости, в порт, посмотреть, как живет Саша.

Им прискучило встречаться на воздухе, на крутом астраханском ветру, который подымал тучи песку; говорить было не очень удобно. Хотелось посидеть где-либо вдвоем так, чтобы не надо было беречься чужого глаза.

И до этой счастливой минуты оставалось прожить только сутки.

Возницын не находил себе места.

Он решил пойти в город.

До старых, замшелых стен Белого города с кое-где осыпавшимися кирпичами и четырехугольными зубчатыми башнями ворот, в которых лепились стаи голубей, Возницын дошел быстро.

Но когда вошел в Белый город, он умерил шаг и, осматривая прохожих, медленно направился к индийскому гостиному двору.

Какие-то старухи плелись к Рождественской церкви, прошли пехотинцы Терского полка, на верблюде проехал широкоскулый калмык. Верблюд медленно ступал своими неуклюжими ногами, брезгливо поглядывая по сторонам.

Индийский гостиный двор был обнесен высокой каменной стеной. Сквозь широкие ворота двора виден был народ, ходивший мимо ларей. Мелькали разноцветные женские платья.

Возницын поспешил туда.

Он шел вдоль ларей, где торговали яркими персидскими и индийскими «истканиями» – шелком, бязью, коврами, табаком, ладаном, персидским горохом, сарацинским пшеном.

Торговля шла без крика и шума, как на русском и армянском гостиных дворах: индийцы не торговались, а назначали цену без запросу.

Возницын несколько раз обошел все лари и проглядел толпившийся у них народ – Софьи не было.

Тогда он направился к Кабашным воротам. Его тянуло туда, к Кутуму, где в тот памятный вечер началось их сближение.

Не доходя до Кабашных ворот, он глянул к Николе Гостинскому – нет ли здесь Софьи. Но и в церкви ее не было.

Возницын прошел сквозь ворота к мутному Кутуму. Оба берега были пусты. Он постоял немного, вспоминая приятную поездку в Казанскую слободу, и пошел назад.

Возницыну не хотелось так скоро уходить из Белого города. Он решил посидеть в торговом кабаке, а потом побродить еще по астраханским улицам: авось где-либо встретит Софью.

У самых Кабашных ворот стоял кирпичный кабак.

Здесь обычно собирался весь торговый люд и моряки. Здесь говорили на разных языках – на русском, армянском, татарском, персидском, греческом, немецком, голландском. Но говорили об одном и том же: о шелке, каразее, мехах, юфти; о пудах, аршинах рублях; о норд-весте и зюд-осте, о «моряне» и «сарайчике»; о Дербенте и Баку, Архангельске и Питербурхе.

Возницын вошел в кабак.

Он сел в уголок, спросил венгерского и огляделся.

За средним столом сидела компания армян. Сдвинув на затылок бархатные с четырьмя острыми углами шапки и расстегнув фиолетовые кафтаны, украшенные рядом густо-посаженных серебряных пуговиц, они курили общий кальян и о чем-то горячо спорили.

Сбоку от них сидел высокий белозубый индиец. Он спокойно говорил с низеньким, толстощеким татарином в пестром халате и стоптанных желтых сафьяновых сапогах. Татарин, видимо, был в затруднительном положении: он пощипывал жиденькую бородку и то снимал с бритой головы скуфейку, то снова надевал ее.