Изумрудная рыбка: палатные рассказы

— Что ли, что ли, — сказала Елена Львовна и подушечку положила такую кожаную, длинную, как колбаса.

Это под руку, чтобы не очень уставала и прямо лежала.

Ну, я подумал и правую руку дал. Если левую дать колоть, то придется смотреть на окно, а оно почти все белой краской закрашено — и ничего интересного. А если правую — то видно дверь. Она, конечно, закрыта сейчас, но вдруг кто-нибудь придет.

Елена Львовна мне рукав закатала до плеча, руку выше локтя жгутом перетянула и стала вены щупать. Пальцы у нее такие… сухие, вот. От спирта. Вот и сейчас ватку на бутылочку положила, два раза перевернула, чтобы спирт попал, и внутри локтя, у синей вены, смазала. Сразу холодно стало. А Елена Львовна за иголку взялась уже.

Тут я отвернулся на минуточку. Не потому, что боюсь, вот еще! Ну, просто… Ы-ы-ых! Уф! Когда я повернулся обратно, Елена Львовна уже системку подключила и приклеивала ее к руке двумя полосками пластыря. В переходничке, возле самой иголки, было видно, как кровь, моя, которая туда попала, смешивается с прозрачным чем-то.

— Не волнуйся, это ненадолго, — сказала Елена Львовна, открывая зажимы.

Она установила колесико зажима на средний режим и постучала еще ногтем по колбочке фильтра. Кап-кап-кап — закапало в фильтре. Ну, то есть так, конечно, не закапало. Это если на полную зажим открутить, тогда так закапает. Но кто же на капельницах на полную откручивает! А сейчас капало медленнее. В фильтре очень хорошо видно. Капли сначала набирались на верхней трубочке, толстели там, как резиновые. Переливались, отражая свет верхних сине-белых ламп. И только потом, когда думаешь, что они уже никогда не упадут, они отрывались и — кап! — падали.

Я посмотрел на пакет, который на самом верху висел, откуда мне капали, и сказал:

— Витаминчики, да?

— Новый препарат какой-то, — ответила Елена Львовна. — Поэтому тут и капаем. Чтобы под наблюдением.

Только она ничего не наблюдала, а села всякие бумаги писать у маленького столика. Так что так же нормально мог и в палате полежать. С Ивановыми… Нет, с ними не стоит, а вот с Пашкой мог бы поразговаривать. Хотя Пашка не ходячий, так что я потом к нему приду. Ну ничего, если капельница, то можно и с Ивановыми.

Но это я так, мечтал. Чтобы не скучно было. Потому что я только спину Елены Львовны видел, пишущую, да еще кап-кап эти медленные. Я стал на что-нибудь другое смотреть. Вот на центрифугу у стены, например. Ничего особенного, ящик такой железный, но Серый говорил, что там можно до тысячи сто оборотов в минуту раскрутить чего-нибудь! Тыща сто в минуту! Интересно, если туда мышь посадить, она просто помрет или ее совсем в лепешку размажет? И как? Сразу, или она еще пискнуть успеет?

Я стал вспоминать в уме, с какой скоростью космонавтов крутили. Они-то в лепешку не превращались.

— Ты чего сопишь? — спросила Елена Львовна. Она все-таки следила, значит. — Не дует там?

Дует — это когда иголка от ерзанья из вены выскочит, и тогда шишка получается. Как будто воздухом надули. Елена Львовна подошла, вену с иголкой пощупала, зажим еще поправила. Ничего у меня не дуло, конечно. Так что она опять села бумажки писать, а я смотрел на капли. Как они выпячивались на конце трубочки, вытягивались, толстели, словно резиновые, переливались в свете сине-белых верхних ламп и только потом, когда думаешь, что они никогда уже не упадут…

Уши улыбаются

В понедельник после завтрака пришла Катя Васильевна. Она следила, чтобы мы были на месте и никуда не разбредались. Потому что идет обход. А я все равно никуда разбредаться не мог, потому что у меня коленка никак не проходила. Так что я лежал на кровати и читал. Катя Васильевна только Черемушкина из коридора обратно в палату загнала и пошла дальше следить. Черемушкин по палате походил и сел на кровать. В палате ходить неудобно.

А потом стали врачи приходить. К своим больным. А моя Елена Николавна никак не шла. Но я не очень волновался. Я все равно не мог пока ее спросить, когда меня выпишут. У меня коленка еще вот, поэтому мне про выписку спрашивать совесть не позволяла. Так что я лежал и читал. Книжка была только скучная, про зверей каких-то. Но чего-то надо же было читать.

Елена Николавна пришла и стала ногу щупать. В основном не больно, но иногда больно. Но я не говорил ничего, только морщился, когда больно.

— Беда с вами, — сказала она, — с мужиками. Словами говори. Так больно? А здесь?

Я стал словами говорить, только не всегда. Я «угу» говорил. Один раз только «уй!» сказал, когда она под коленкой нажала. А когда совсем немножко больно было, я не говорил. Елена Николавна посмотрела на меня поверх маски и говорит:

— Так. Понятно.

Она маску носит марлевую, от микробов. Потому что у нее младший сын болеет, и она «не хочет нас тут всех, обормотов, перезаражать». Это я от нянечки тети Светы знаю. А вообще-то моя Елена Николавна самая красивая докторша на нашем этаже. Из двух.

И на пятом тоже. Хотя Валька Чуйков говорит, что его Ольга Константинна красивее, но он ни фига не понимает. И вообще. А моя Елена Николавна в маске и шапочке на космонавтских врачей из кино похожа.