Изумрудный шторм

Загадочное создание прислонилось спиной к столбу. Красавица повернула голову и улыбнулась всем присутствующим, но в особенности – мне. Во всяком случае, все ее внимание было обращено на меня. Я смотрел на нее разинув рот, но затем спохватился – все же надо держаться с достоинством. Астиза была красива, но красота этой женщины превосходила все на свете. Она будто светилась изнутри, как Мадонна, была словно выточена из мрамора, как статуэтка святой; она казалась хрупкой и изящной, как венецианское стекло. Судя по цвету кожи, это была мулатка, но этот цвет отличался каким-то особенным золотистым отливом, напомнившим мне о янтаре или меде небесном – последнее, видимо, объяснялось плавной текучестью ее движений. Каждая черта ее лица была само совершенство, отчего красота эта казалась почти неестественной, что одновременно и привлекало, и отталкивало. Эзули была идолом, и прикоснуться к ней человеку было невозможно, немыслимо. Улыбка у нее была ослепительной, а когда она подняла руки над головой, уперлась одной ногой о столб и откинулась назад, ее груди приподнялись, а спина изогнулась дугой, и она предстала во всем своем неземном величии. Где же они нашли такую красавицу? Но, вполне возможно, она и не девушка вовсе, а самая настоящая Эзули во плоти и крови. Или же просто мне, осушившему три чаши со снадобьем Сесиль, привиделось это волшебное создание? Я не мог отвести от нее взгляда и только теперь вдруг заметил, что тело ее искусно и соблазнительно задрапировано тогой, складки которой легки, тонки и почти прозрачны, как шелковистая паутина.

Барабанный бой становился все громче.

– Дамбалла!

Это слово выдохнула вся толпа разом, и я заметил, как в центр круга скользнула змея. Никто не испугался и не отпрянул. Змея просто огромна, толщиной с мою руку и длиной с мое тело. И она скользила по земле прямо к Эзули, точно ручная. Глаза красавицы приветливо и радостно светились, а в полуоткрытых губах замелькал подвижный кончик языка. Я покосился на Сесиль и увидел, как трепещет и двигается кончик языка старой мамбо.

– Дамбалла благословляет его появление здесь! – провозгласила она.

Похоже, эта змея ничуть не боялась людей, как, впрочем, и они ее. Она продолжала подползать к женщине у столба, словно собиралась сдавить ее в стальных объятиях или проглотить. В ужасе я так и застыл на месте, будучи не в силах отвести взгляда, не в силах пошевелиться. Неужели никто не спасет красавицу?

Но нет. Эзули наклонилась, протянула вперед руку, а змея приподнялась, точно собиралась карабкаться на дерево, и все присутствующие откликнулись дружным одобрительным стоном. Женщина и рептилия сплелись в объятиях, и змея нежно и крепко обвила плечи красавицы. А ее треугольная головка спускалась все ниже, обследуя ее торс – зрелище одновременно отталкивающее и эротичное.

– Дамбалла говорит, время пришло! – неожиданно громким повелительным тоном бросила Эзули. Мужчины шагнули вперед, подхватили змею на руки и почтительно, словно Ковчег Завета[28], понесли ее в джунгли. Там они бережно опустили рептилию в листву, и она быстро уползла прочь.

И тут вдруг раздался визг и топот маленьких копыт. В круг перед храмом втащили на красном кожаном поводке черную свинью. Животное было чисто вымыто, и на его хвосте и ушах были повязаны ленточки. Глаза свиньи были в ужасе расширены, и все ее тело сотрясала мелкая дрожь, точно она предвидела свою страшную судьбу.

А глаза Эзули – ибо теперь я называл ее именно так, Эзули Данто, лоа, потрясающая и несравненная богиня красоты мира вуду, – зажмурились в сладостном предвкушении.

Свинью подтащили к рисункам, начерченным на земле рукой Сесиль, чтобы призвать богов, и старая колдунья направилась к животному со сверкающим стальным ножом в руке. Она шла и взывала к своей пастве, и присутствующие в ответ снова затянули монотонный напев. Призыв и напев, призыв и напев. То была особая песня жертвоприношения. А в руках у девушки-богини появилась серебряная чаша – кто и когда успел поднести ей этот предмет? Затем Фатиман наклонилась и опытной рукой перерезала животному горло, а хор взревел с новой силой. Эзули собрала кровь в металлическую чашу, а когда поток ее иссяк и животное замерло на грязной земле (с усталым достоинством жертвы, успел подумать я), высоко подняла чашу в руке и закружилась в бешеном страстном танце, словно исполняя ирландскую джигу. Гаитянцы тоже вскинули руки вверх и закружились, копируя каждое ее движение.

Затем красавица поднесла чашу с алой жидкостью Сесиль, и та принялась бросать в нее щепотки каких-то трав и соли, а потом добавила щедрую порцию рома. Эзули продолжала кружиться в танце у входа в храм, а чернокожие – повторять ее движения. Некоторые из них окунали палец в этот кровавый бульон и облизывали его насухо, другие чертили себе кровью кресты на лбу.

Это было самое настоящее богохульство, однако здесь оно выглядело вполне уместным и органично вписывалось в законы жизни и смерти на этой земле, как чаша вина на причастии в церкви.