Изумруды к свадьбе

Но почему... почему? То, что сначала казалось простым любопытством, превратилось теперь в настоятельную необходимость докопаться до правды. И в этом не было ничего удивительного. Страстный интерес к делам и жизням других людей был изначально заложен во мне. Да, во мне всегда жило неуемное желание знать, как и что думают люди, как срабатывает их ум. Это мне было столь же интересно, как и знать, почему художник выбрал для своей картины тот или иной сюжет, почему представил его именно в таком виде, почему использовал такой колорит...

Старик никак не мог оторвать от меня глаз.

– Я не в силах как следует рассмотреть вас... Не могли бы вы подойти поближе? – попросил он.

Я подвинула свое кресло вплотную к нему.

– Это была ошибка, – прошептал он, – это, была ошибка... – Он говорил сам с собой, и я взглянула на Женевьеву, которая была занята шоколадом. – Франсуаза не должна знать...

Я поняла, что его рассудок странствует в прошлом, и подумала, что его состояние со времени нашего предыдущего визита заметно ухудшилось.

Тем временем старик внимательно посмотрел на меня:

– Вы сегодня молодец. Совсем спокойны.

– Благодарю вас, я чувствую себя хорошо.

– Ошибка... Это мой крест, но я оказался не настолько сильным, чтобы нести его.

Я молчала, раздумывая, не позвать ли Мориса. Но тут старик откинулся на спинку кресла, как будто испугался меня. От резкого движения плед соскользнул с его колен и упал на пол. Я нагнулась, подняла плед и хотела накрыть старика, но он вдруг отшатнулся и закричал:

– Иди прочь! Оставь меня в покое! Ты знаешь мой крест, Онорина.

– Позовите Мориса, – сказала я, и Женевьева выбежала из комнаты.

Старик схватил меня за руку; я почувствовала, как его ногти впились в мое запястье.

– И не ты виновата, – лихорадочно зашептал он. – Это мой грех. Мой крест. И я буду нести его до самой смерти... Почему ты не?.. Почему я?.. Какая трагедия... Франсуаза... маленькая Франсуаза. Пойди прочь! Не трогай меня! Онорина, зачем ты вводишь меня в искушение?

Морис поспешно вошел в комнату. Он взял плед, укутал старика и бросил нам через плечо:

– Вам лучше уйти.

Затем Морис снял крест, висевший на шее старика, и вложил в его руку.

Мы с Женевьевой вышли из комнаты.

– Это было так страшно, – прошептала я.

– Вы испугались, мадемуазель? – спросила Женевьева почти с радостью.

– Его мозг запутался в каких-то давних воспоминаниях.

– Он часто бывает в таком состоянии. В конце концов, он ведь очень стар!

– Нам не следовало приходить сюда.

– Именно это и говорит папа.

– Вы имеете в виду, что он запрещает вам приезжать к дедушке?

– Не совсем так, потому что он не знает, когда я здесь бываю. Но если бы узнал, то наверняка запретил бы.

– Тогда, значит...

– Дедушка – отец моей мамы. И именно поэтому папа не любит его. Да он и маму тоже не любил, разве не так?

Пока мы ехали обратно в замок, я сказала Женевьеве:

– Он принял меня за кого-то другого. Раз или два он назвал меня Онориной.

– Так звали мать моей мамы.

– Кажется... он боялся ее.

Женевьева на мгновение задумалась.

– Очень странно, что мой дедушка мог бы кого-нибудь бояться.

Я не могла удержаться, чтобы не рассказать Нуну о нашей поездке в Каррефур. Она покачала головой:

– Женевьева не должна туда ездить. Так было бы лучше.

– Но она хотела навестить дедушку в первый день Нового года, потому что у вас существует такая традиция.

– Что хорошо для одних семей, плохо – для других. К тому же традиции – это удел бедняков. Они придают какой-то смысл их жизни.

– Но мне кажется, что им радуются и богатые, и бедные. Однако вы правы: нам не следовало ездить в Каррефур. Дедушка Женевьевы начал бредить, и это была малоприятная картина.

– Мадемуазель Женевьеве лучше ждать, пока он не пошлет за ней, а не наносить самой неожиданные визиты.

– Он, наверное, был совсем другим, когда вы жили там... когда Франсуаза была ребенком.

– Он всегда был очень суровым человеком. И по отношению к самому себе, и к другим. Ему следовало бы стать монахом.

– Думаю, что у него возникали такие намерения. Я видела странную, похожую на келью комнату, где, мне кажется, он спал какое-то время.

Нуну снова кивнула.

– Такой человек никогда не должен жениться, – заметила она. – Но Франсуаза не знала, что происходит. Я пыталась сделать так, чтобы девочка ничего не замечала, чтобы все казалось ей обычным и естественным.

– А что происходило? – спросила я.

Она бросила на меня быстрый взгляд.

– Он не был создан для отцовства. Ему хотелось превратить свой дом... в монастырь.

– И ее мать, Онорина...

Нуну отвернулась.

– Она была инвалидом.

– Нет, – сказала я, – детство Франсуазы совсем нельзя назвать счастливым... Отец – фанатик, мать – тяжело больной человек.

– Но я знаю, что девочка была счастлива.

– Да, если судить об этом по урокам игры на фортепьяно и любви к вышиванию, можно сказать, что она была счастливой. Франсуаза пишет обо всем этом так, будто получала от занятий большое удовольствие. Когда ее мать умерла... она очень переживала?

Нуну поднялась с места и вытащила из ящика одну из маленьких записных книжечек.

– Почитайте, – сказала она.