Изумруды Кортеса

По просьбе брата Эстебана стрелки держали заряженные ружья наготове, чтобы в момент крещения произвести залп в воздух. Надо сказать, при виде такого скопления народа многих испанцев посетила мысль о том, что, возможно, придется использовать заряды и по прямому назначению, а именно для обороны. По правде говоря, сотни разряженных индейцев с ярко раскрашенными лицами вполне могли внушить трепет: местные обычаи таковы, что разница между толпой туземцев, собравшихся на праздник, и индейским войском, готовым к битве, не так уж велика.

Донья Луиса, взяв на руки Хулианито, стояла справа от алтаря, рядом с Сикотепеком и Атоксотлем, которые почтительно взирали на церемонию, хотя оба были идолопоклонниками, упорствующими в своих заблуждениях.

Наконец, монах попросил донью Луису подойти с ребенком поближе, что она сделала с величайшим благоговением, склонив голову и трепеща при мысли, что находится так близко от алтаря, который, как казалось ее суеверному уму, и был источником всех таинственных сил, дающих власть христианам, в том числе и сверхъестественной мощи их страшной кавалерии, их пушек и ружей. Брат Эстебан приблизился к Хулианито и, произнося латинские молитвы, которые понимал лишь он один (среди присутствующих испанцев не было ни одного, кто отличался бы ученостью), окрестил мальчика, полив его голову святой водой, которая, как известно, обладает особой благодатью и очищает смертного от всех грехов через Христа, Господа нашего.

Ружейный салют поразил собравшихся индейцев: некоторые из них разбежались, другие пали ниц, посчитав, что небо вот-вот упадет на землю, а Хулианито, испуганный не меньше прочих, разразился громким плачем и не мог успокоиться до самого конца церемонии, как мать ни пыталась утихомирить его.

— Все святые свидетели, что за громадные зайцы водятся в этих краях! — со смехом выкрикнул один из стрелков, видя, как изо всех сил улепетывают индейцы, напуганные выстрелами.

А те, что остались на площади, немного успокоились, заметив, что испанцы спокойно стоят на месте и с улыбкой перезаряжают ружья, посмеиваясь над их страхом, и устыдились своей трусости, которая заставила их попадать наземь от страшного грома выстрелов.

Все произошедшее произвело на индейцев такое впечатление, что некоторые из них, не дожидаясь конца мессы, подошли к донье Луисе и выразили желание принять крещение. Миссионер, поняв, что происходит, не прерывая своих латинских молитв, попросил их приблизиться к алтарю и преклонить колени, чтобы он мог их окрестить.

В этот день брату Эстебану удалось обратить не менее тысячи туземцев еще до того, как он закончил богослужение, так как желающих все прибывало. Это было настоящее чудо: могло показаться, что все они сговорились заранее, но на самом деле пример первых окрестившихся оказался заразительным для других, и было удивительно наблюдать, с каким пылом язычники присоединялись к обряду. Туземцы отличаются от мавров или иудеев тем, что признают не единого Бога, а множество разных богов, и Бог христиан показался им необычайно могущественным из-за ружейных выстрелов, лошадей и пышного величия, которое показали им испанцы. Монах, не вполне понимая их предрассудки, но искренне радуясь, крестил индейцев, полагая, что они прониклись верой во Христа. Однако по прошествии нескольких дней, увидев, что крест занял в их домах место рядом с прочими идолами, он понял свою ошибку и постарался обратить новокрещеных, начав проповедовать основы христианской веры.

— Поймите, дети мои, — заговорил он, когда ему удалось собрать вокруг себя группу индейцев на улице, — истинный Бог один, это Бог Всемогущий, Творец всего сущего, всех людей, всего живого и всех вещей. Он всем дает жизнь, всех хранит, но и строго наказывает за неверие и заблуждения.

Но хотя индейцам нравилось слушать Божьего человека, эти проповеди брата Эстебана не имели успеха, так как туземцы, приняв нового Бога, не хотели оставить своих старых, привычных богов.

Наконец месса закончилась, продлившись гораздо дольше, чем предполагалось, поскольку объявилось много желающих креститься. Двое мешиков и монах отправились в дом, где жила донья Луиса, чтобы взглянуть на письмо, которое вручил ей Альдерете накануне своей смерти.

Индеанка вместе с Хулианито удалилась в опочивальню, которая была отведена ей в доме и где она проводила большую часть времени: в остальной части дома жил его хозяин, касик, со всеми своими многочисленными женами. Затем она возвратилась, но уже без ребенка: в одной руке у нее был свиток, запечатанный личной печатью Альдерете, а в другой — сама эта печать. Все это она вручила брату Эстебану.