Изувер

Но все же он увидел, что от сосенок к нему на выручку бежали какие-то люди. Двое из них были в милицейской форме, трое — в пятнистом камуфляже. Все вооружены пистолетами «Макарова», все стреляли в его сторону, и он, Койот, был уверен, что люди стреляют по страшной суке, повисшей на нем, и по ее щенятам. Но пули вдруг стали рвать его тело, а милиционеры и эти, в камуфляже, закричали: «Держитесь, собачки-и…

Мы сейчас! Мы поможем… мы прикончи-и-и-им его-о!»

Господи, ему же знакомы все эти люди…

— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а… — застонал Койот на всю квартиру, и Марина, не сомкнувшая глаз рядом с ним, стала трясти его за плечи.

— Павел! Ты что? Проснись! Слышишь?! Ты чего кричишь?

Он сел в постели, помотал головой. Простонал:

— Я же их убил! Откуда они взялись?!

— Кого… убил, Паша? — У Марины перехватило дыхание.

— Да ментов этих… у Дома офицеров… инкассатора… собак в лесу! А они… они все на меня… живые!!! Почему?!

Марина онемела. Значит, все, что ей говорили — правда? Павел, ее любовник, — убийца?!

Она замерла ни жива ни мертва, свесив ноги с дивана, не шевелилась. Павел приходил в себя, осмысленно пробормотал:

— Приснится же такая чертовщина! Все в башке перемешалось. Как будто ментов каких-то убивал… собака в лесу… Я тебе рассказывал, помнишь, Марин? Про собаку-то!

— Да вроде рассказывал, — она зябко повела плечами, не оборачивалась, боялась, что он увидит ее лицо.

— А теперь… бред какой, а! Что я еще говорил, Марин?

— А я помню? Кричал: «Помогите!» Я тебя сразу толкать стала.

— Нет, я еще что-то говорил. — Он явно встревожился. Грубо вдруг повернул ее к себе, заглянул в лицо. Молча рассматривал, хотел что-то на нем прочитать, но Марина уже взяла себя в руки.

— Пить надо меньше, Паша, — сказала она и притворно зевнула. Перепугал меня до смерти. Не знаю, как бы Ксюшу не разбудил. Пойду, гляну.

— Не ходи! — он сжал ее плечи. — Никого я не разбудил. Спят.

Она поняла, что он боится ее отпустить, может, подумал, что она скажет матери или, того хуже, — куда-нибудь позвонит.

Сон у обоих пропал.

— Я про каких-то ментов кричал, а, Марин? — Он снова повернулся к ней, смотрел напряженно, с тревогой. Ночник у изголовья освещал его искаженное лицо, полуоткрытый, тяжело дышащий рот, воспаленно блестевшие глаза. — Ну! Вспомни!

— Может, и кричал… я не расслышала, Паша Я спала, слышу, ты закричал. Я испугалась, поняла, что тебе что-то приснилось, и сразу тебя растолкала. Успокойся, давай спать, рано еще.

— Светает уже. — Койот встал, потушил ночник, постоял у окна. Глядел на просыпающийся двор, на дворничиху, скребущую метлой захламленный асфальт, на торопливо пробежавшую куда-то по делам мужскую фигуру…

«Может, и правда она ничего не слышала? — думал Койот. — Или не поняла? А если поняла?

Одно дело, Кашалот вычислил, догадался, а другое — Марина…»

Пригрозить ей?

Но пригрозить — значит подтвердить спрыгнувшее во сне с языка Тогда она наверняка будет знать, с кем имеет дело.

Откуда этот кошмар?

Правда, пить надо меньше.

Но как не пить, когда эти покойнички в форме стали являться к нему все чаще. Он и пьет-то потому, что надеется на хороший крепкий сон.

Да, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Пить в любом случае надо меньше.

И говорить с Мариной на эту тему — о покойниках — опасно.

Но как все-таки убедиться в том, что она ничего не поняла? Слышала же, это точно!

И можно ли быть теперь уверенным в том, что она не скажет кому-нибудь о странных снах своего любовника?

Ч-черт!

— Марин! — беспечно сказал он, возвращаясь в постель, чувствуя, что она не спит. — А что я все-таки болтал?

— Да Господи, ну я же сказала! — Она стала заворачиваться в одеяло поплотнее. — Ну чего ты ко мне с этими глупостями пристаешь? Пей поменьше, и спать хорошо будешь. А то вообще допьешься до белой горячки, воевать с кем-нибудь тут станешь…

— Да, пить, конечно, надо бросать… Печенка стала пошаливать, и вообще.

Он обнял ее — теплую, мягкую, податливую.

Марина подыграла ему.

— Паш, — сказала она затаенно. — Мать у меня вечером спрашивала: как, мол, женихи-то?

Встречаешься с кем? Я про тебя намекнула. Хороший, говорю, парень, только вот робкий, никак не насмелится предложение сделать. Чего еще ей говорить? Она же утром увидит тебя, надо, чтобы в одну дуду.

— Ну, скажи как есть. Мол, не разведенный еще, сынок там, в той семье. Денег на развод нету.

— Может, не надо ей, матери, про Людку твою говорить?

— Как хочешь. Мне чего прятать? Все равно узнает. В общем, смотри сама.

— Да я смотрю… Зиму мы с тобой прожили, ты о женитьбе ни слова. Пора уже и решать чего-то.

— Чего спешить? Ты обожглась с первым мужем, и у меня семейная жизнь не получилась. Не спеши. Погуляем. Пуд соли съедим вместе, тогда и будем решать. Ты записывай на бумажку, сколько соли кладешь… Чего ты дрожишь-то? И руки какие-то холодные. Положи-ка их вот сюда, согреются… ну вот, другое дело.

Она молча выполнила его прихоть. Потом вяло, без интереса, отдалась его ласкам.