Изувер

Опасного тут ничего не было. Костромин просил их опознать женщину, которая села в кабину «КамАЗа», стояла перед этим с ними на остановке.

Чтобы не пугать свидетельниц, Костромин не стал говорить им об убийстве шофера Крылышкина, сказал лишь, что они, милиция, проводят оперативно-следственные мероприятия.

Разработка подозреваемого — вещь муторная, трудоемкая. Человек изучается со всех сторон: и дома, и на работе, и во взаимоотношениях с другими людьми. И продолжается это недели, месяцы, а иногда и годы.

Подполковник Костромин ничего нового выдумывать не стал — вместе с Игорем Саженцевым они отправились на работу Валентины Клепцовой, в столовую при институте «Электроника», двадцатиэтажное здание которого стеклянным сверкающим параллелепипедом торчало в самом центре Левобережья, недалеко от Дмитровского рынка.

По служебным удостоверениям офицеры беспрепятственно достигли цели пищеблока института, переговорили с директором столовой, потом с несколькими поварихами, коллегами Клепцовой. Все они дружно отзывались о Валентине Ивановне как о хорошем специалисте и достойном человеке. Претензий по работе она не имеет, вторые блюда готовит вкусно, котлеты ее и гуляши посетители столовой хвалят. Правда, в столовую сейчас народу стало ходить меньше, у людей нет денег, зарплату задерживают регулярно, так что…

Песня эта Костромину с Саженцевым была знакомая, офицеры РУОПа и сами уже третий месяц перебивались кое-как.

Директриса столовой — толстенная бабища килограммов на сто двадцать, вся будто из желе, вызывала в свой кабинет тех, с кем Костромин и Саженцев намерены были поговорить, а потом деликатно уходила, сидела в соседней комнате, у бухгалтеров.

Костромин спрашивал, Саженцев вел протоколы.

Вошла молоденькая повариха в красной кофточке и серой плиссированной юбке (она собралась уже уходить домой, отработала свою смену), и Костромин сразу же подумал. «Вот, в такой, видно, одежде была на остановке автобуса и Клепцова…»

Повариха отозвалась о ней стандартно, похвалила ее, сказала, что она «женщина добрая, не жлобиха. Сейчас ведь многие озлобились, замкнулись в себе, отдалились друг от друга…» А Валентина Ивановна, дескать, ничуть не изменилась — какая была, такая и осталась.

Костромин слушал, кивал, делал в своем рабочем блокноте пометки. Пригодятся.

Сказал как бы между прочим, с улыбкой:

— Женщины, вот я заметил, любят плиссированные юбки. Жена моя тоже такую носит. А возни с ней… как это вы столько складок разглаживаете? И вам лично эта одежда очень идет.

Повариха зарделась, провела рукой по подолу.

— Ой, да я не так давно все это купила. Недорого.

— На рынке? Он же тут, рядом с вами.

— Нет, это я у Вали Клепцовой и купила. Ей мало стало, она поправилась в последнее время, ну и предложила мне. А на меня как раз.

— И много она с вас взяла?

— Ну что вы, мужчины, такие вопросы задаете?

— Мы же милиционеры, народ любознательный. Все хотим знать.

— Ну договорились, никто из нас не обижен.

«Отдала за бесценок, — сообразил Костромин. — Лишь бы сбыть с рук».

Он задал Мухиной (такая была у поварихи фамилия) еще несколько малозначащих вопросов и отпустил женщину.

Потом попросил директрису позвать Клепцову, с интересом глянул на нее: да, беленькая, пухленькая, фигуристая, с приятным, запоминающимся голосом. Ведет себя внешне спокойно, хотя внутреннее напряжение выдают руки: сцеплены на коленях до белизны в костяшках, тискают друг друга.

Костромин стал задавать Клепцовой прямые, жесткие вопросы:

— Скажите, Валентина Ивановна, каким образом чужой рецепт попал в вашу квартиру?

— А… Муж вспомнил: он его в троллейбусе нашел, хотел отдать, но хозяин не отозвался. Домой зачем-то принес. А как он под диван попал, я не знаю. Бросил… или сам завалился… бумажка!

— Хорошо. Скажете мужу, чтобы приехал ко мне, на Бахметьева, я хочу с ним побеседовать.

— Скажу.

— Ну, а вы сами что делали в августе прошлого года у туберкулезной больницы? Зачем вас туда занесло?

— Я?! Я там никогда не была, не знаю даже, где эта больница находится.

— Странно. А вас там видели.

— Не может этого быть. Я же вам говорю: не знаю даже, где эта больница. Никогда туберкулезом, этой заразой, не болела. Бог миловал. И родня у меня здоровая.

— Может, вы навещали кого-то из знакомых?

— Да какие знакомые?! Я с такими не вожусь. — Валентина вполне искренне, хотя и несколько нервно засмеялась.

— А вы все-таки вспомните, Валентина Ивановна. Подумайте. Вас там видели. Одеты вы были в серую плиссированную юбку и красную кофточку, в белые босоножки, на глазах — темные очки…

— У меня нет серой плиссированной юбки, красной кофточки… ну, босоножки, конечно, есть, как у всякой женщины.

— Понятно. — Костромин глянул на Саженцева — пиши, мол, все пиши. Это очень важно, что она говорит.

— Значит, у туббольницы в августе прошлого года вы не были, названной мною одежды не имеете, так?

— Да.

— Хорошо, подпишите протокол и можете быть свободной. Надо будет, мы вас вызовем.

Валентина подписала каждую страницу протокола, попрощалась и ушла. Держала она себя в руках отменно.