Изваяние

Запасник... Это слово я потом много раз слышал от Коли. Он вкладывал в него особый абсолютный смысл, подобный тому метафизическому смыслу, на который намекал великий Данте, рассказывая бесчисленным поколениям о своем удивительном путешествии.

Путешествие Коли тоже стоило рассказа. Но Коля не любил быть смешным. А безжалостная Офелия, удовлетворяя Колину безмерную любознательность, то и дело ставила его в смешное и жалкое положение.

Правда, Коля проговорился, что в следующее путешествие она обещала превратить его в какого-нибудь гения далекого прошлого или столь же далекого будущего, если она, конечно, не разучится орудовать временем-пространством, вечно торча на этой дурацкой кухне и судача с соседками по лестнице о том, какое масло полезнее - подсолнечное или новинка из кедровых орехов?

- А что, если она превратит вас в Шекспира?

- Не хочу, - ответил Коля.

- В Бальзака?

- Не хочу.

- В Гегеля?

- С какой стати. Он же идеалист.

- В Леонардо да Винчи?

- Подумаю.

Тут даже я не выдержал.

- Вас избаловали, Коля. Из вас сделали... - Я не договорил, что сделали из Коли. В комнату вошла Офелия.

Она вошла, внеся вместе с собой свое многослойное бытие богини, которая сейчас вынуждена заниматься домашним хозяйством, обслуживая своего мужа-аспиранта, экономя каждую копейку и торча на кухне, где только что кто-то перекрутил водопроводный кран и где перегорела электрическая лампочка.

Она вошла и сразу же остановилась, увидев меня. На ее лице появилось выражение досады и недоумения. Она смотрела на меня с таким видом, словно я пришел требовать от нее, чтобы она немедленно вернула меня в XXII век, где меня ждал мой наставник электронный Спиноза и цитологи, чьей обязанностью было немедленно приобщить меня к вечности.

- Это ты? - спросила она.

- Это я, - ответил я на ее бестактный вопрос.

- Ты еще здесь?

- А где же я еще могу быть? Я попал в этот век с твоей помощью.

- И ты не жалеешь об этом?

Она разговаривала со мной таким тоном, словно мы только что познакомились.

- А ты знаешь, где мы с Колей были?

- Знаю, - сказали.

- Откуда тебе это известно?

- Во-первых, я выписываю журнал "Вокруг света". А во-вторых...

Коля подмигнул мне. Его правый глаз вдруг закрылся и открылся снова, предупреждая меня, что я должен молчать.

И я замолчал. Что мне еще оставалось? Я молча подошел к окну и посмотрел во двор-колодец. На дне двора в эту минуту стояли две старухи и о чем-то судачили.

- Это те самые старухи, - спросил я, - которые побывали вместе с Колей в гоголевском Петербурге?

- Да. Те, - ответила Офелия. - Те самые.

- И они держат в тайне такое странное событие? Боюсь, как бы не пронюхали репортеры "Вечерней красной газеты". На этот счет они большие мастера. Правда, такого рода репортажи не очень-то ценятся в наш слишком трезвый и рассудительный век. Но не беспокойся. Они придумают для своего материала такой заголовок, что все пройдет под видом научной загадки.

- Может, ты их наведешь на след? - спросила Офелия.

Она посмотрела в мою сторону. В мою сторону, но не на меня. Только она одна умела так смотреть, она да еще Венера Милосская, для которой весь мир делился на нее самое и на ее созерцателей.

Она посмотрела в мою сторону. И я сразу почувствовал себя созерцателем, стоящим перед великим произведением искусства.

А Коля опять открыл и опять закрыл свой правый глаз. Закрыл и открыл. Открыл и закрыл.

Судя по всему, он был полностью в ее мраморных руках. Подкаблучник! А еще хочет стать великим ученым.

Мимическая сцена продолжалась столько, сколько пауза продолжается на сцене любительского спектакля, когда исполнитель или исполнительница забыли свою роль и ждут суфлерской подсказки.

Но невидимый суфлер молчал.

- Зачем ты пришел? - спросила Офелия.

- Во-первых, повидать вас, узнать о вашем здоровье. А во-вторых...

- Не люблю эти "во-первых" и "во-вторых". В твоем веке не выражались так.

- В моем веке? А разве он не твой?

- Молчи! Ты не должен касаться этой темы. Подумаешь, Агасфер!

- А чем я хуже Агасфера?

- Агасфер не ходил на жактовские собрания, не стирал грязные носки в тазу, не выписывал журнал "Бегемот" и не писал посредственных картин, подражая постимпрессионистам.

- А откуда ты знаешь, что Агасфер не стирал грязные носки? Ты что, присутствовала при этом?

- А почему бы нет? Я с ним в родстве. Мы оба мифы.

- Мифы! - сказал я. - Мифы живут в сознании людей и на страницах книг. А ты? Посмотри на себя. На левой щеке у тебя сажа от керосинки. А твои быйшие мраморные пальцы потрескались от мытья посуды. Ты бывшая богиня. Вот кто ты. Отмененная Венера, Мнемозина в отставке, Эвридика, которую скоро обвинят во вредительстве.

- Замолчи, я прошу тебя! Замолчи!

У нее явно испортился характер в этой коммунальной квартирке. И наступит время, подумал я, когда она забудет, что она книга. И тогда что будет с Колей, со мной, а главное, с ней?

По-видимому, она еще не разучилась читать чужиа мысли, проникая сквозь чужой лоб так же легко, как сквозь чужие стены. И угадав, о чем я тревожусь, поспешила успокоить меня: