Извек

Извек навострил ухо, но лицо сделал придурковатое, закинул в рот ягодку и, как бы невзначай спросил:

— Ага, слыхивал про такого. А он один был, либо со товарищи?

— Со товарищи, — простонал Кощей. — Такими же дурными, как и сам. Пока для всех счастья искали, едва мир вверх ногами не перевернули.

— А что, — мечтательно протянул Бутян, отпуская нос. — Может и нам взяться? Хорошими станем, добрыми, старичков забижать не будем, а, дедуля!?

Бессмертный презрительно улыбнулся сквозь выступившие слёзы.

— Кишка у вас до него тонка… Он хоть и дурак, да было в нём что-то… Теперь таких не рожают.

— Ну, тонка так тонка, — согласился Извек. — А поведай-ка, дедуля, откель ты про мою заботу узнал? Ты же говорил, что живёшь тут отшельником, никуда не выходишь, Дана и прочие тебя ныне не привечают?

— А что тут узнавать, — проворчал Кощей. — У тебя ж на лбу всё было написано. Приглядись, так любой прочтёт.

— Эт как? — опешил Сотник, разглядывая лоб в начищенное до зеркального блеска блюдо.

— Да просто всё. Кислая морда у человека бывает не так часто, как кажется. Когда голоден или оскорблён — рожа жалкая или злая. Голодом таких как вы не огорчишь, да и оскорблений не стерпите, либо пришибёте, либо самих прибьют.

Извек переглянулся с Бутяном, тот кивнул утвердительно, а Кощей продолжал:

— Ехал ты тосклив и задумчив. Ежели б тосковал по дорогой утрате — на челе бы оставили след безысходность и растерянность. Ты же таковым не казался. На тоску от неприкаянности тоже не похоже: такие соколы на дороге не валяются и без дела не сидят. Задумчивость глубокая, глаза делает строгими и, либо губы сжимает, либо что-нибудь в зубы суёт: соломинку там, или ноготь.

Отбросив пару мелочей, остаётся одна кручинка — сердечная. Опять же, если б простой девкой озаботился, то был бы просто задумчив, решал как её самому привадить, или к ведунам поспешил. Навидался я подобных. Ты же не торопился своего добиться, ибо знал, что не в твоих силах такую бедульку решить. От того и по сторонам глядел рассеянно. А тут дело ясное: не из людского мира зазноба твоя! А уж когда ты на стену со зверями вылупился, тут уж совсем всё ясно стало. Полканов с индриками, змеев с семарглами, многодланов с чаркасами и единорогов со смоками едва глазом тронул…

Бутян вытаращил глаза и, едва не руками, захлопнул упавшую на грудь челюсть. Задрав брови домиком, поморгал глазами.

— Эт куда ж тебя, почтенный Извек, встрющило?

Сотник угрюмо посмотрел в глаза атаману, вздохнул, промолчал.

— Да по русалке он сохнет, — снисходительно пояснил Кощей. — По простой русалке. Только, зря всё это! Дело гиблое.

— Не по простой, — проронил Сотник потерянно.

Кощей поморщился, но увидев угрожающий взгляд Бутяна, опустил глаза, пробормотал невнятно.

— Конечно не простая. Они все необыкновенные, когда в наши сердца западают.

Извек отодвинул от Бессмертного Бутянову ручищу, заглянул Кощею в глаза.

— Так значит и про то, что она меня забыть не может, тоже… пустое.

— Да это уж я так, для пущей уверенности приврал, дабы покрепче зацепить. Надо же было позаботиться, чтобы ты расстарался… Но ты не кручинься, я отблагодарю! Хочешь самым богатым во всём свете станешь, а хочешь — великим владыкой сделаю. Могу всё золото отдать, каменья самоцветные…

— Да забей ты это золото себе в зад… — не выдержал Бутян. — И каменьями присыпь!

Обернувшись к Извеку, хлопнул по плечу.

— Слушай, Сотник, а давай всё таки изничтожим этого мудреца! То-то славно будет!

— К чему? — Извек тяжело вздохнул. — Без крайней надобности такое чудо света губить? Не, не стоит…

— Без надобности! — подскочил атаман. — Он же тебя самого извести хотел! Хоть и моими руками, но ведь хотел!

— Так ведь не смог, — пожал плечами Сотник. — Хотя, лучше бы извёл.

— Ну уж не рубись ты так! Всё ещё у нас в жизни затопорщится! — попытался утешить Бутян. — Ну хотя бы мечик себе забери, чай, Кладенцы на дорогах не валяются!

Извек оглянулся на чудесное оружие, покачал головой.

— У воя всё должно быть по чести, а с этой бирюлькой и бестолковый в герои вылезет. Нет уж, пусть тут остаётся. Тем паче, слышал я, что кладенцов этих немеряно. Токмо, по свету раскиданы, кто где.

— Не так уж и немеряно, — буркнул Кошей. — Всего-то четыре штуки осталось. Один у Перуна, другой под Алатырь-камнем, третий в кургане Ататорка. Четвёртый вот он — мой!

— Мо-ой! — передразнил атаман. — Тебе то он к чему! Сидишь тут, над златом чахнешь… Вот и сиди, пока мои хлопцы не приедут. А как приедут, придётся поделиться по честному. Нет! Не по честному, а по справедливости. Ещё и за погибших заплатишь, причём втрое! А потом будешь придумывать, как дружиннику помочь. Не придумаешь — зажарим тебя на вертеле, сожрём по кусочкам, да загадим тобой окрестности. Поглядим потом, как ты из помёта оживать будешь.