Извек

Эрзя, подперев щёку кулаком, угрюмо глядел в кружку. Круглолицый Мокша только качнул понурой головой.

— Не стали тебя будить, и так вернулся чуть свет. Ведаешь ли что тут без тебя было?

— Ведаю, ведаю, — спешно ответил Извек, двигая к себе нетронутую миску. — Как сами-то?

— Вот пытаемся понять, — отозвался Эрзя, решившись отхлебнуть из кружки. — Сами вроде ничего, токмо на душе будто Ящер нагадил. А у Владимира на дворе пир, созывают всех, кому не лень, новый покон славить.

— Чё ж не пошли?

— Охоты нету, — буркнул Мокша. — Да и мерзких-самотных многовато набежало. Из дружин только путятинские, да и то не все. Остальные вовсе не наши. Сарветовы подстилки, черняховские прыщи, да иудеи с ромеями. Рвут глотки, кто громче Красно Солнышко восхвалит, да нового бога помянёт.

Извек жевал, изредка поглядывая на друзей. Покончив с кашей, промочил горло, прислушался к затихшему брюху и повторно потянулся за пивом.

— Слыхал я, давеча Перуна с Могурой закорчевали и в огонь, вместе с волхвами.

Мокша, не глядя на Сотника, еле заметно кивнул.

Все трое надолго замолчали. Подливали из кувшинов, поглядывали на сидящих за другими столами. Судя по выражениям лиц, те тоже кисли. Разговоры не клеились и молчание приправлялось обильным питиём. Хмель медленно но верно заползал в головы, притупляя кручину и застилая глаза вязким туманом. Наливались брагой мрачно, со злостью, почти силой вливая хмельное питьё в протестующие глотки. Потухшие глаза мутнели. В непривычной тишине то и дело слышался зубовный скрежет.

Захмелевший Мокша уже в третий раз порывался брататься со всеми, но, влекомый под руку более трезвым Эрзёй, затих и со слезами на глазах подался к выходу. Следом двинулись Ерга с Рудом. Зашевелилась и троица, сменившаяся с дальней заставы: Лют, Коростель и Мрак. Долго толклись в дверях, никак не попадая в широкий проём и цепляя плечами доски косяка. Когда же наконец миновали порог, затянули протяжную песню. Сквозь притворенную дверь донёсся злой запев трёх лужёных глоток:

Колесо вперёд, колесо назад,

знает скрип сердец правды стороны…

Уже возле дома Эрзя невесело заговорил:

— Бедулька тут одна народилась. Сарветовы псы на тебя зубы навострили. Злятся, твоему непочтению и тому, что в делах их не помогаешь. Проведали, что лучше прочих округи знаешь и желают, чтобы ты к ним на доклад ходил: рёк, как народ живёт, кто по старым поконам, а кто по новым. Ещё хотели заставить тебя проводником стать, чтобы тайные капища показал, на волхвов их выводил, укромы искал. Однако, чуяли, что не пойдёшь, ломали головы как тебя на это примучить. Нынче, почитай, удумали.

— О как! — невесело улыбнулся Сотник. — Ну и…

— Чернях с Сарветом брякнули у князя, будто возле убитого Егория Холма Огородного твой след видели. Дескать, надо тебя прищучить, да заставить отслужить свой грех.

Извек напрягся, но глаза держал весёлыми. Спешно соображал, мог ли оставить следы на утоптанной земле. Ничего не подозревающий Эрзя, тем временем, продолжал:

— Владимир взьерепенился было, да наши вовремя обмолвились, что тебя тогда на дальнюю засеку посылали. Потом и воевода припомнил, что ты на следующий день, утром вернулся и при Егории оказаться никак не мог. Так что остались они с хреном от пожилого зайца. Но думки свои, псячьи, наверняка не оставили. Ты бы остерёгся что ли, да почаще пред княжьи очи появлялся, глядишь Красно Солнце сподобится, да чином одарит. Кое-кто из врагов хвосты бы маленько поджал, да поутих. А может и вовсе языки свои в задницы позасовывал.

Сотник незаметно перевёл дух, хмыкнул, сводя всё к шутке.

— Чины говоришь? А на кой они мне? Меня и так любая собака сотником кличет, чем не чин? Чай, не мелочь какая… цельный сотник! Хотя мне и в десятниках не скушно!

Мокша вытаращил осоловелые глаза и, совладав с непослушным языком, гордо рявкнул:

— Пррально! Сотник никому, никогда гузнище не лизал! И лизать не будет! Ни Черняхам, ни Сарветам, ни князю!

От так вот! — улыбнулся Извек и распахнул дверь. — Приехали.

Эрзя ввел Мокшу и из темноты донесся его тихий голос:

— Это нас и страшит.

Утром, на княжьем дворе, Извек приметил ещё нескольких дружинников с плоскими крестами на груди. Поморщился от убогой замены гривнам и оберегам. Большинство же прятали знаки нового бога под рубаху, стыдились. Так, видать и будет, подумал Сотник, быть кресту вечно припрятанным нательным знаком, который никто не повесит на грудь открыто, гордо, во славу почитаемого и любимого бога.

После построения, воевода подозвал Извека и, разя вчерашним перегаром, медленно проговорил:

— Князь грамоту ждёт. Кого из скороходов способней послать?

— А далеко ли ехать?

— До Торжища, — уточнил воевода. — Встретить посыльного, из шёлкового обоза. По заветному слову получить грамоту и обратно. Грамота из Царьграда. Видать, дюже важная, а мои все при деле, никого отпускать не велено.

— Тогда сам и слетаю. — предложил Сотник.

Воевода задумался, подвигал губами, наконец кивнул.

— А почему бы нет? Слетай, пока тебя при дворе с какашками не съели! Коник у тебя скорый, руки не из задницы растут, голова на плечах есть… пока.