Изверг

«Вильфранш-сюр-Сон, 10.12.96 г.

Уважаемый Эмманюэль Каррер,

я прекрасно понимаю, в каком положении Вы оказались. Ценю Ваши искренность и мужество: проделав такую большую работу, Вы сочли, что лучше признать неудачу, чем ограничиться журналистским изложением, не отвечающим Вашему первоначальному замыслу.

Сегодня мне придает силы, во-первых, то, что я больше не одинок в поисках истины, и, во-вторых, что мне кажется, я начинаю понимать, что говорит мне внутренний голос, до сего дня проявлявшийся только в образах или через мои деяния. Я интуитивно чувствую, что главное для меня — услышать в себе слово, чью истинность подтвердит некто, в ком оно тоже звучит и кто его различает. А еще мне кажется, что Вам не удается говорить от первого лица, рассказывая мою историю, потому, что я не способен выговорить слово „я“. Даже если я сумею это преодолеть, будет слишком поздно, и как невыносимо думать, что, если бы мне удалось добраться до этого „я“, а через него до „ты“ и „мы“ вовремя, я смог бы сказать им все, что должен был сказать, прежде чем насилие сделало дальнейший диалог невозможным. Но все же, несмотря ни на что, уныние — смертный грех, и я, как и Вы, верю, что время все изменит и всему придаст смысл. Я пишу эти слова и вспоминаю, что Клодель называл время „смыслом жизни“. Есть смысл у слова, есть смысл как польза, есть здравый смысл… Если отыщется смысл этой страшной реальности, она станет истиной и, быть может, окажется абсолютно иной, чем та, что лежала на поверхности. Если она и вправду будет истиной, то исцелит тех, кому предназначена…»

Как я и предсказывал ему, сам не особо в это веря, переписываться нам стало легче, как только я отложил книгу. Он стал рассказывать мне о своей нынешней жизни, о тюрьме. Из Бурк-ан-Бреса его перевели в Вильфранш-сюр-Сон. Мари-Франс ездила к нему каждую неделю, навещал его и еще один попечитель по имени Бернар. Поначалу он побаивался: сокамерники круто обходятся с детоубийцами. Но его почти сразу узнал один местный туз и взял под свою защиту: еще на свободе он как-то раз подвез этого самого уголовника и не только не спросил денег, но и дал 200 франков на хороший обед. Этот великодушный жест смягчил ужас совершенных им преступлений и даже сделал его популярным. Ален Кариньон, знаменитость Вильфранша, предложил ему вместе совершать утреннюю пробежку. Когда поступал трудный заключенный, его помещали к нему в камеру, рассчитывая на умиротворяющее влияние, которое он оказывал на окружающих. Он работал в библиотеке, участвовал в секциях литературного творчества, информатики и комиксов. Понимая, что ему необходимо найти себе занятие на долгие годы, начал изучать японский. Когда я написал ему, что тоже приступил к делу на долгие годы — новому переводу Библии, в соавторстве с толкователями священных текстов и писателями, он просто загорелся. Поскольку мне досталось Евангелие от Марка, он читал его с особым благоговением и усердием, сравнивал пять версий перевода, имевшихся в библиотеке, и не преминул сообщить мне, что двоюродный дед Мари-Франс, отец Лагранж, руководил работой иерусалимской библейской школы. Позже мне предложили читать в Вильфранше лекции в рамках благотворительного проекта, но его перевели в другое место задолго до начала моей работы.