Изверги

Когда под ногами чмокает, вздыхает, качается хлябь, а между тобой и нею лишь не очень-то надежное плетение травяных корней… Когда вокруг отражаются в бурой затхлой воде трупы и полутрупы деревьев – корявые, увечные, будто окаменевшие от невыносимой боли или от невыносимого ужаса… Когда мелкая, никчемная на вид (синице по брюхо) лужица вдруг коверкает и дробит отражение Волчьего Солнышка огромными пузырями, полными отвратной гнилостной вони… Когда с потревоженных тобою кустов осоки темными звенящими тучами взвивается изголодавшееся комарье, и этот звон, да еще недальние вопли не то филина, не то дразнящей его болотной нежити – единственные слышимые тобою звуки… Кроме, конечно, чавканья под твоими и не твоими ногами; кроме невнятных проклятий да еще более невнятных приговорок, которые может быть и впрямь отгоняют злых… Но это все людское, нетутошнее; это, как и ты, пришло сюда извне и возможно все-таки сумеет не сгинуть здесь без вести и следа…

Боги ведают, сколько времени, сил и мужества отнял этот переход через то, что днем даже всамделишним болотом назвать язык с трудом повернется, а ночью… Ночью для такого название вовсе пока не выдумано.

Наконец тропа пошла вгору. Под ноги все чаще стало подворачиваться сухое, твердое; деревья кругом вроде бы поздоровели; и люди зашагали веселей, легче…

Эта-то легкость-веселость и сыграла злобную шутку.

Конечно же Мечник предупредил родовичей о "ловилках", которыми, по словам мордовского головы, охраняли себя поселившиеся возле старицы плохие люди. Может быть, если бы он – Мечник – не задержался, подгоняя отстающих, не случилось бы того, что случилось.

А так Кудеслав слишком поздно заметил, что тропа сделалась очень уж легкой, удобной… До того удобной, что мысль сойти с нее показалась бы глупостью.

Заметил.

Велел идущему перед ним мужику передать по вервенице, чтобы передовые остановились.

Слишком поздно.

Передовым шел Злоба – охотник не наипервейший, однако наверняка из первого десятка. Как он мог не распознать эту крытую привядшим дерном ловушку?

В дно ямы был вкопан тонкий – с древко рогатины толщиною – кол. Злоба даже не провалился, он вроде как сполз в ловушку, съехал спиною по земляной стенке, и все бы окончилось несказанной удачей, если б в самый последний миг беднягу не качнуло вперед. Обожженное для крепости острие пробило Злобино горло и высунулось из затылка на целую пядь – даже вскрикнуть мужик не успел.

Родовичи сгрудились над ямой. Кто-то шепотом рассказывал задним, что случилось; кто-то тихонько бранился; кто-то вспомнил слова, которые нужно говорить в присутствии умершего единоплеменника… Потом Белоконь лег рядом с ловушкой и, перегнувшись через ее край, освободил неживое тело от деревянного жала.

– Ишь, узость какая! – бурчал волхв, поднимаясь. – Нарочно на человека рыли!

Упокойника покуда оставили в яме, наскоро укрыв ее чем пришлось.

И двинулись дальше. Теперь головным вызвался быть Белоконь – он умел видеть в темноте. Злоба, впрочем, тоже умел, однако умение это его не выручило…

Наверное, дело в том, что иные вещи легче заметить именно в темноте, чем в льющейся с неба мешанине холодного, не дающего теней сияния звезд и Волчьего Солнышка. Тьма просто прячет, а эта видимость света еще и лжет.

Хранильник повел родовичей куда медленнее, чем прежний их головной. Зато волхв смог углядеть еще одну яму, а потом – натянутый поперек тропы ремень. Над ремнем, в ветвях густой ели, было подвешено короткое толстое бревно. Зацепился бы кто ногой за ременную распялку, и…

Спасибо волхву, пронесло. А ведь этакий ремешок заметить не в пример труднее, чем клапоть нарушенной дернины.

Больше на их пути не попалось ловушек. И ловушкам больше не попался ни один человек.

Отряд вышел на гребень плосковатой редколесной гривы, которая будто непомерный, расплывшийся от древности вал обтекала гиблую старицу. Впереди меж деревьями забрезжил лоскут звездного неба, которым прикинулась неподвижная вода. А правее, где грива вспучивалась невысоким пологим холмом, Кудеслав углядел слабое, почти неразличимое для глаз трепетание теплого красноватого отсвета.

Нет, это был не каганец Болотного Деда.

Это был скрадливый потаенный огонь, зажженный людьми.

Зачем им понадобился огонь?

Нарочно обнаруживают свое убежище – ждут кого-то?

Или еще издали углядели приближающуюся опасность и манят в засаду? Могли, кстати, и не сами углядеть. Не затесался ли кто из их тайных соумыслителей меж теми родовичами, которые якобы из робости решили остаться на мысе? Затесался, а потом, обманув Кощея, ускользнул, обогнал отряд (один человек всегда сумеет опередить двадцатерых, в особенности если лучше них знает дорогу)…

Ладно, хватит изводить себя пустопорожними домыслами. Не возвращаться же в самый последний миг, убоявшись крохотного огонька! Он, огонек-то, может оказаться просто-напросто еще одним свидетельством ворожьей беспечности.

Двумя нетерпеливыми взмахами рук Мечник созвал общинников; заговорил полушепотом:

– Зарево на холме видите? Я туда проберусь с Ковадлом вместе…